Шрифт:
Закладка:
Papastergiadis, Nikos. The Turbulence of Migration. Globalization, Deterritorialization and Hybridity. Cambridge, 2000.
Renn, Joachim. Übersetzungsverhältnisse. Perspektiven einer pragmatistischen Gesellschaftstheorie. Weilerswist, 2006.
Renn, Joachim; Straub, Jürgen; Shimada, Shingo (Hg.): Übersetzung als Medium des Kulturverstehens und sozialer Integration. Frankfurt/M., New York, 2002.
Sakai, Naoki; Solomon, Jon (eds.): Translation, Biopolitics, Colonial Difference. Hong Kong, 2006.
Santaemilia, Jose (ed.): Gender, Sex and Translation. The Manipulation of Identities. Manchester, 2005.
Scott, Joan W.; Kaplan, Cora; Keates, Debra (eds.): Transitions, Environments, Translations. Feminism in International Politics. New York, London, 1997.
Simon, Sherry. Gender in Translation. Cultural Identity and the Politics of Transmission. London, New York, 1996.
Snell-Hornby, Mary. The Turns of Translation Studies. New Paradigms or Shifting Viewpoints? Amsterdam, 2006.
Sturge, Kate. Representing Others. Translation, Ethnography and the Museum. Manchester, 2007.
Tymoczko, Maria; Gentzler, Edwin (eds.): Translation and Power. Amherst, 2002.
Venuti, Lawrence. The Scandals of Translation. Toward an Ethics of Difference. London, 1998.
Venuti, Lawrence (ed.): The Translation Studies Reader. London, New York, 2000.
Wolf, Michaela (Hg.): Übersetzen – Translating – Traduire. Towards a «Social Turn»? Münster u. a., 2006.
Веб-ресурс по переводческому повороту
(последнее обращение: октябрь 2008 года)
http://translate.eipcp.net (в качестве образца, наряду с Webjournal)
VI. Пространственный поворот
Пространственный поворот (spatial turn)[825] – дитя постмодерна. В конце 1980-х годов американский теоретик культуры Фредрик Джеймисон, видный представитель постмодернизма, выступил с лозунгом: «Всегда опространствливай!» («Always spatialise!»).[826] Призыв к спатиализации (Verräumlichung) как метод берет начало в самосознании постмодерна, отказывающемся от преобладающей ориентированности модерна на время: «Уже не раз было сказано, что мы живем в эпоху синхронии, а не диахронии, и я полагаю, что действительно можно эмпирическим путем доказать, что наша повседневность, наш психический опыт и языки нашей культуры – в отличие от предыдущей эпохи „высокого модерна“ – находятся скорее во власти категории пространства, нежели времени».[827] Подобная аналогия между повседневной жизнью и использованием категорий удивительна. Она не только дает основание для утверждений о том, что современным жизненным мирам выпало существовать скорее в эпоху пространства, одновременности и конфигурации, чем в эпоху времени, истории и эволюции,[828] но из нее буквально эмпирически вытекает, что «пространство» стало новой центральной единицей восприятия и теоретическим концептом новейшего времени. Кажется, закончился период, когда пространство на протяжении столетий подчинялось времени. В действительности же пространственный поворот покажет, насколько он способен преодолеть такие дихотомии и насколько интенсивно он служит теоретическому развитию наук о культуре: может, именно ему в отличие от остальных поворотов под силу окончательно сбросить языковой корсет лингвистического поворота? На первый взгляд, пространственная перспектива на самом деле позволяет исследовательским подходам вновь обратиться к материальности, действию и изменению. Потому что пространство здесь понимается прежде всего не как дискурсивная проблема, но как социальный конструкт. И вместе с тем пространственный поворот со своим пространственным мышлением оказывается последователем лингвистического поворота, поскольку ставит синхроническое над диахроническим, системное над историческим, языковую систему над последовательным использованием речи. Пространственный поворот также подчеркивает одновременность и пространственные конфигурации и оттесняет на задний план временно́е или даже эволюционистское представление о развитии.
В этом поле напряженных отношений между дискурсом и процессом социального производства и находится пространственная перспектива spatial turn. Она развивается от концептуального переопределения культурологической и социологической категории пространства до уровня пространственной репрезентации. Бесспорна здесь и явная ре-материализация, которая, впрочем, несет в себе опасность натурализации и позитивизации. Этот спорный момент пространственного поворота обостряется на уровне отдельных дисциплин. Впервые (культурная) география как главная наука о пространстве обретает статус ведущей дисциплины, однако другие гуманитарные науки еще не признали этого в достаточной мере и не использовали для уточнения понятия пространства или даже сотрудничества. Наиболее явное противоречие заключается все же между политическими (постколониальными) пространственными перспективами, которые постулируют наличие в пространстве элемента господства и власти, пытаясь перекартографировать европоцентристское распределение центра и периферии, и немецкоязычными подходами, объясняющими суть дела кратко: «Пространственный поворот означает… лишь одно: повышенное внимание к пространственной стороне исторического мира – не больше, но и не меньше».[829]
1. Контекст и становление пространственного поворота
Если с недавних пор всюду говорят о том, что пространство было заново открыто как категория социологии и культурологии, из этого следует, что когда-то понятие пространства было утеряно или забыто. Действительно, начиная с парадигмы развития и прогресса Просвещения в XVIII веке господство пространственной перспективы все больше вытеснялось временно́й перспективой, затем еще больше – идеями колониального развития на пару с ориентирующимися на прогресс историческими концепциями XIX века. Преодолеть триумфальное шествие историзма с доминирующими эволюционистскими концепциями времени, хронологии, истории и прогресса – вот главная цель начавшегося в 1980-е годы поворота к пространству и пространственности.[830] Кажется, что категории одновременности и параллельности взяли верх над категориями развития и прогресса. Несмотря на все разделение полномочий между географией и историей, предшествующие пространственному повороту направления обнаруживаются еще в XIX веке. Это – пересекающиеся с историзмом геополитические подходы: следующие за Карлом Риттером Фридрих Ратцель и Карл Хаусхофер, идеи которых затем, правда, эксплуатирует геополитика национал-социализма.[831]
Именно потому, что пространственная оптика связана с такими геополитическими перспективами, «возвращение» категории пространства (шире – возникновение пространственного поворота) как никакое другое новое направление культурологии было встречено крайне скептически – прежде всего в немецкоязычной науке. Серьезные предубеждения по отношению к геополитическим подходам связаны с национал-социалистической идеологизацией и функционализацией концепта пространства в пропагандистских и военно-политических целях во время Второй мировой войны, что трагически отразилось в расистской идеологии крови и почвы, а также в установке на насильственное расширение среды обитания на востоке для «народа без пространства».[832] Соответственно, общественные науки послевоенной Германии пренебрегли категорией пространства в пользу категории времени, хотя располагали такими великими «мыслителями пространства», как Георг Зиммель[833] и Вальтер Беньямин.[834] Национал-социализм радикальным образом надолго оборвал пространственное мышление, связывающее историю с географией.
Однако с середины 1980-х годов в науках о культуре и обществе наблюдается ренессанс понятия пространства. Такой смене ориентира благоприятствуют политические и социальные переломы поздних 1980-х. Устранение международных блоков оказалось важнейшей движущей силой для поворота к пространству. Снятие пространственно-политической полярности сместило всю пространственную организацию мира, перекроив его карту, и обусловило новый пространственный фокус в сфере политики безопасности и соответствующих стратегий гегемонистского господства. Смещение Центральной Европы на Восток еще в середине 1980-х годов на
