Она кралась вокруг дома, как пантера, чтобы ее не поймали, – но знала, что не поймают. Шла мимо окон, за которыми колыхались тени, цветные бутылки на серванте превращали комнату в аквариум, крутился вентилятор, ветер покачивал висюльки на люстре. Это была музыка дома. Их шаги по скрипучему полу. Чайник, дребезжание холодильника. Шумная малышка.

Он рассказывал ей о своей жене, очень личное. В постели она просто лежала, как лопата могильщика. Но она была хорошая мать. Он говорил, что иногда слышал ее плач, когда она думала, что он уже спит. Она художница, но не выдающаяся. Рисование по номерам – вот как он это называл. Католичка. Они по-разному видели мир. Она его больше не привлекала. «Моя жена холодна, – сказал он. – Она не любит секс».

* * *

Они целовались часами. «Смотри, что ты делаешь со мной», – говорил он.

Но это была не любовь. Она знала. Это было что-то другое.

С Эдди это была любовь. То, что называется Настоящая Любовь. С ним она это чувствовала. Он был первым человеком, кому она это сказала, даже не будучи уверена. И он даже не касался ее. «Я просто хочу узнать тебя, – сказал он. – Не нужно спешить».

Ей нравилось просто гулять с ним. Он был выше, крупнее. Иногда ходил в черной фетровой шляпе. Ей это вроде нравилось. Он доставал гармонику и что-нибудь играл ей. У него были круглые твердые кончики пальцев, похожие на бутоны. Они шли вдоль ручья и бросали камешки. Или он заходил к ней в сарай, и она давала ему подержать ягненка и покормить из бутылочки, и он был ласковым, и она чувствовала, что сдается, и не хотела любить его так сильно. Он был как брат. Он никогда не причинит ей боли. Ему можно доверять. Он не будет ее ни к чему принуждать.

А Джордж был совсем другой, и это была ужасная, грязная любовь, которая сводила ее с ума. Недобрая – ей казалось, лишь такой она и заслуживала. Иногда он заявлялся днем, когда все были на работе. Было так тихо. Она слышала его шаги на лестнице. «Раздевайся», – говорил он и медленно опускал шторы. А порой такое случалось среди ночи. «Что ты сказал жене?» – спрашивала она. «Она думает, что я у себя в кабинете. Я пишу книгу. Думает, я работаю». Он вторгался, приходил всегда пешком, до его дома была пара миль. Она говорила нет, но он умел уговаривать. Он знал, как ее убедить. Он был умен, красноречив. Говорил разумные вещи. «Ты и я – мы очень похожи. Нам нужно кое-что».

Они пили бурбон. Огонь в глотке. Он говорил об искусстве и всем таком, по большей части о том, что людям нужна красота, и поэтому она нужна ему. «Потому что ты такая красивая», – шептал он жутким голосом, напоминающим о рождественских открытках с блестками. Он жаловался, какие все лицемерные, как притворяются невесть кем и какой чужой стала ему жена, так что, просыпаясь в ночи и глядя на нее, он не понимал, кто она такая. Он говорил, что хочет уехать, возможно, даже покинуть страну и жить, к примеру, в Италии, на вилле, где его никто не знает.

«Покажи мне», – говорил он, и она разводила ноги, и он пробегался там пальцами, и вдруг оказывался внутри.

Она просто пыталась ясно мыслить, перестать пить мамин валиум[73] и вырасти уже наконец. Она отлично справлялась, пока не появился он.

В этот день он принес ножницы и сказал:

– Я хочу кое-что сделать.

– Что? – спросила она, немного испугавшись. Он сказал:

– Твои волосы, – и лицо у него было жуткое, безумное. Она просто сидела и ждала, и было слышно, как хлещет дождь, вода льется по трубам, и она пожала плечами, засмеялась и спросила:

– Что?

А он сказал:

– Иди сюда. – Он хотел обнять ее, прикоснуться. Он пробежал пальцами по ее волосам. – Я хочу тебя, – сказал он, – хочу как мальчика. – Он положил руку у нее между ног. – Для меня, – прошептал он.

Ножницы щелкнули над ухом. Клочья волос упали на ее голые ноги. Потом, когда ее плечи открылись, он заставил ее позволить ему. И она кричала. Она чувствовала, что сдается. И голос в ее голове снова сказал: «Прыгай».

Позже она увиделась с Эдди.

– Что у тебя с волосами?

– Тебе не нравится?

– Нет. – Он словно обезумел. – Что с тобой?

– Не знаю.

– Думаю, я привыкну.

Они пошли в город, держась за руки. Она видела свое отражение в темных витринах. Волосы соломой торчали в разные стороны. Она пыталась не думать о Джордже, о том ужасном, что он с ней сделал. В голове было тепло и противно, словно там что-то сгнило.

Они пошли к Блейку и поиграли в пинбол[74], она пила ром с колой и смотрела, как красиво хмурится Эдди, хватая теплую машину и колотя длинными пальцами по кнопкам. Он просто деревенский мальчик, она это знала. Он нигде не был. Они разные.

Первым ее увидел тот человек, он побежал в дом сказать привратнику Алонзо, тот сразу выскочил и увидел ее, а когда они посмотрели друг на друга, она поняла, что он вспомнил времена, когда она сидела в холле всю ночь, говорила о буддизме, а он учил ее молитве «Наму-Мё-Хо-Рэн-Гэ-Кё[75]», и они сидели вместе, распевая и медитируя, до зари, а потом она шла наверх, в родительскую квартиру, и ложилась в постель, и была так благодарна за все. И его вид, даже издалека, яснее ясного говорил: не делай этого. Скоро на улице собралась толпа, они смотрели на нее, показывали пальцами, и она почувствовала себя немного похожей на экзотическую птицу – особенную, великолепную, одинокую. Она забралась на голову горгульи, погружаясь в темную геометрию города, раскинула руки, чувствуя ветер и вкус страха. Потом сирены, грузовики. Копы. В то время она думала, как хорошо быть одной, далеко от зла – ангелом. Периферийным зрением она видела их – своих провожатых в иной мир, они торжественно и терпеливо ждали ее. И ветер пытался поднять ее над землей. И вой сирен, и люди в черной форме, разбегающиеся по крыше, словно она – враг, она вторглась сюда, а на самом деле она просто была девушка с серьезными проблемами, и они застыли, словно миг в любую минуту может треснуть, хрупкое подобие цивилизации исчезнет, и они все рухнут в темный водоворот, место, которое Бог уготовал для таких,