Шрифт:
Закладка:
На дальнем, высоком берегу виднелись ряды снежных горбов — крыши селения рода Хирвы. Ни одного дымка не поднимается над крышами, тропинки не протоптаны, на берегу не видать рыбаков… Печальное, пугающее безлюдье! Кирья из-под руки вгляделась в холм с частоколом, опоясавшим его вершину, — брошенный арьяльский острожек. Когда-то они с Мазайкой прибежали к тому острожку, взывая о помощи, а их прогнали. Спасибо хоть в спину стрелять не стали! Кирья хорошо помнила бледные перепуганные рожи, торчавшие над частоколом. И где теперь те парни? Кирья знала, что один из побратимов Учайки так и остался за Вержей. «Обзывал меня нежитью — а сам теперь кто?»
— Я не вижу реки, только слышу ее, — раздался рядом с ней голос Зарни. — Зато я вижу кое-что поважнее.
Вещий гусляр, по пояс укрытый медвежьей шкурой, сидел в длинной берестяной лодке. Эта лодка почти ничего не весила, служа гусляру и носилками, и ложем, и шатром во время непогоды. Обычно через лес ее несли четверо преданных слуг-дривов, сопровождавших Зарни уже много лет. Дойдя до подходящей речушки, озера или ручья, дривы спускали лодку на воду и дальше гребли, а потом снова поднимали ее на плечи.
— Что ты видишь? — спросила Кирья.
— Здесь, прямо по реке, проходит Кромка, граница миров. Мир треснул, расколовшись на явь и изнанку.
Кирья впилась глазами в дальний берег, но с виду он ничем не отличался от ближнего.
— Говорят, там видели отроковицу, игравшую на костяной дудке…
— Меня? — в замешательстве уставилась на него Кирья.
— Кого же еще? Калму отроковицей называть поздновато…
— Всегда, когда я начинала на чем-то играть, случалось несчастье, — призналась Кирья. — То река разольется, то камни с горы покатятся… Отец даже водил меня к Ашегу, жрецу Вармы. Но жрец только твердил о подступающей беде…
Зарни кивнул:
— Мне рассказывали про жреца бога ветра, который сошел с ума, не вынеся взгляда богов. Но он ничем и не сумел бы помочь. Того, что таится в тебе, ему не осилить. Думаю, своей игрой ты пробудила то, что веками спало в здешних лесах. Оно проснулось — и пошла трещина… Сперва начали перерождаться люди и звери…
— Люди?
— А кто, по-твоему, старая Калма? Она давно мертва и в то же время живет, потому что за Кромкой все иначе… Я не раз проходил через тени, я знаю, о чем говорю. Там не имеют значения расстояния — день пути или год, все едино. И время там другое. Древние звери заново рождаются в этом мире…
— Дозволь спросить, учитель, — не удержавшись, прервала его Кирья. — Ты сказал, что проходил Кромкой… но ведь это было очень давно? Значит, трещина была и раньше и я ни при чем?
— Твоя заслуга лишь в том, что Кромка сдвинулась к Верже, — терпеливо пояснил слепец. — Но есть в Аратте места — да те же Алаунские горы, — где явь искажается, словно в кривом зеркале. Уверен, — пробормотал он, — и там кое-что скрыто. Но я еще не сошел с ума, чтобы лезть туда по доброй воле. А вот в землю людей-медведей мы, пожалуй, сумеем пройти…
«Медвежью землю? Но она ведь как раз за рекой», — с беспокойством подумала Кирья.
— Учитель, ты сейчас сказал, будто явь дала трещину…
— Так и есть.
— И мы собираемся на ту сторону Вержи…
— Да, Кирья, уже сегодня.
— Значит, мы пойдем за Кромку?
Зарни улыбнулся.
— Но там же чудовища, — встревожилась Кирья. — Мы с Мазайкой их видели своими глазами, вот как тебя! Нас чуть не сожрали!
Яркие образы их полного опасностей осеннего путешествия замелькали в ее памяти. Страшное чудище ползет к Верже, ломая лес… Владения Калмы, похожие на горячечный сон… Змей, что вынырнул из болота рядом с Вергизовым обиталищем в дупле старого дуба… Девочка невольно коснулась висевшего на шее деревянного оберега с запрятанной внутри золотой нитью. Они-то думали, что страшный змей хочет их убить, а он их охранял!
— Мы тогда еле спаслись, — закончила девочка. — А ты снова меня туда…
— Ты не хочешь? — спросил гусляр. — Боишься?
— Конечно боюсь!
— А я не боюсь. Знаешь почему? — Зарни вытащил из-под шкуры гусли и принялся слаживать струны. — У меня есть не только сила, но и знание.
Кирья нахмурилась, обдумывая его слова.
* * *
Солнце зашло, берега Вержи погрузились во тьму. Однако Зарни не приказал слугам разводить костер и ставить шатер, не призвал Варака, чтобы готовить ужин. Вместо этого слепец устроил на коленях гусли и начал негромко играть, что-то нашептывая так тихо, что нельзя было разобрать ни единого слова. Дривы, хорошо знавшие привычки своего хозяина, молча пересели подальше.
— В воде могут быть перерожденные звери, — предупредила девочка, вспомнив щучьего ящера, охранявшего Ивовую кереметь. — Как бы не полезли на берег!
— Да забудь ты про зверей, — отмахнулся Зарни. — Нас никто не тронет. Лучше сиди тихо и не мешай.
Кирья послушно уселась поблизости от берестянки, искоса поглядывая на гусляра. Что он там наигрывает? Колдует, небось? Кирья знала, что Зарни ничего не делает просто так. Ее одолевало множество чувств — от любопытства до недоверия, — но вот зашевелившийся где-то в кишках страх в самом деле исчез. «Вот чудеса, — думала девочка. — Зарни знает о чудищах, но не боится — и все вокруг перестают бояться, глядя на него. Безногий, слепой, а все его слушаются. Как он так делает? Верно, потому, что чародей!»
Казалось бы, за время житья в Ладьве Кирья должна была привыкнуть к нему, но все оказалось совсем наоборот. С каждым днем гусляр казался ей все более таинственным, более могущественным. Зарни всегда пребывал в ровном, спокойном расположении духа, никогда не пугал приближенных, как ее брат, и тем не менее Кирья все тщательнее подбирала слова, обращаясь к гусляру с вопросами…
«Ты ли тот неизвестный „настоящий отец, великий чародей“, которого я так долго ищу? — размышляла она. — Почему не говоришь мне ничего, не признаешь своей дочерью? Может,
