– Да, подарок хорош, – оценил Габриэль, глядя на возвышающуюся над ними ветряную мельницу. – Мне всегда было жаль, что она никак не возобновит работу.

Тихо беседуя, они вспоминали события, произошедшие в их жизни. Габриэль сообщил, что оба его сына учатся в мадридском университете Комплутенсе и слышать не желают о своем острове.

– Когда они прервут свой бег, чтобы перевести дух, вернутся, – убежденно сказал отец. Марина поведала ему о своем спутнике жизни, о своей профессии и о сестре. И, сама не понимая почему, рассказала в конце концов о появлении на свет Наоми.

Марина бросила ломтик коричневого хлеба Ньебле, которая, несмотря на старческую немощь, ловко поймала его на лету. В полном ошеломлении Марина перечитала имя своей бабушки на выписке из земельного кадастра. Значит, Нерее принадлежали десять процентов собственности? Странно, странно. Почему же семья ничего не знала о пекарне в Вальдемосе? И почему после смерти бабушки ее доля не перешла сыну Нестору – отцу Марины?

Она вздохнула, и всего на миг ее мысли переместились на кухню в Сон-Виде, где бабушка ежедневно вместе с ней и Анной месила тесто для хлеба. По какой причине она хранила тайну о своей пекарне? Почему ни разу не привезла внучек в Вальдемосу?

С документом в руке Марина спустилась вниз. Ньебла увязалась за ней, и они побрели к мэрии. Марина вошла в здание, а Ньебла осталась ждать у дверей. Марина обратилась к чиновнику, который листал газету, и через пятнадцать минут сидела в кабинете мэра.

– Выкладывай, Марина, чем могу быть полезен?

Марина засыпала его вопросами, показав регистрационный документ.

– Ищу ответы, сеньор мэр.

– Зови меня просто Томеу, сделай милость.

– Дама, упоминаемая вслед за именем Марии-Долорес, – моя бабушка. А я понятия об этом не имела. Может, в мэрии есть история поместья? Я снова обращусь в реестр. Но чтобы не терять время, надеюсь, вы мне поможете. Нужны любые доступные сведения: кто был первым покупателем… поподробнее. Любая информация.

– Да, конечно, я смогу тебе помочь. Но потребуется пара недель. Сотрудница, отвечающая за архив, сейчас на бюллетене. Уж и не знаю, что творится с чиновниками в Вальдемосе, они так часто хворают…

В течение недель ожидания Марина продолжала заниматься своими повседневными делами в пекарне. И всякий раз узнавала немного больше об искусстве изготовления хорошего хлеба. К тому же она открыла для себя удовольствие от прогулок в одиночестве, если не считать старую собаку, которая, можно сказать, стала ее собственной. Во время одной из прогулок Марина вспомнила, как священник гневно выговаривал Каталине за то, что она не смогла добиться правильного вкуса лимонного хлеба. И действительно, постоянно жаловались все клиенты. Потому что ни Урсула, ни Каталина, ни она сама так и не добились за те тридцать дней, что трудились вместе, восхитительного, неповторимого вкуса кекса, к которому их приучила Лола. Не знали способа выпечь его достаточно сладким и одновременно нежным, создать изысканную консистенцию, сколь тщательно они ни соблюдали рецепт с пожелтевшего листка бумаги. Кроме того, каждый житель поселка, едва откусив кусочек, высказывал твердое мнение: слишком рано извлекли хлеб из печи; переборщили с маком; маловато мака; недостаток муки; перебор муки; чересчур много лимона…

Как же изменилась ее жизнь всего за месяц!

«Лола, я не отступлюсь и не уеду, пока не докопаюсь, почему ты оставила мне в подарок свою жизнь. Свой дом. И всех этих симпатичных людей, которые всегда тебя окружали».

На второй неделе марта на остров обрушился неожиданный снегопад, покрывший песок белым покрывалом, что, в сочетании с голубизной моря, одарило жителей Майорки невиданным пейзажем и привлекло их всех на пляж в куртках и сапогах. Пятеро детей парикмахерши слепили снеговика, вставив вместо носа морковку, направленную в сторону Средиземного моря.

Однажды под вечер, когда еще падал снег, в пекарню вошла испуганная старшая дочь парикмахерши.

– Мой младший братик вчера простудился на снегу и захворал. А мама тоже лежит в постели и спрашивает, можете ли вы зайти к ней на минутку.

Марина, перескакивая через ступеньку, поднялась в спальню. Открыла тумбочку и схватила старый отцовский стетоскоп. Сбежала по лестнице так быстро, как только могла, и вместе с девочкой вышла из пекарни.

Дом находился в переулке, который выходит на улицу Роса. Дверь была полуоткрыта. Трое детей – четырех, шести и восьми лет, – лежали в пижамах на диване в метре от телевизора и увлеченно смотрели японские мультфильмы, переведенные на каталанский язык. Марина и девочка поднялись по лестнице в спальню парикмахерши. Ее маленький сын с заплаканными глазами, укутанный несколькими одеялами, потягивал горячее молоко из бутылочки.

Марина присела рядом с малышом и коснулась его лба. Почувствовала жар.

– У тебя есть термометр? – спросила она мать.

– Соплей у него много, – вздохнула парикмахерша, – и он жалуется на холод, но весь горит. Я уже дала ему парацетамол и муколитик, который прописал доктор Идальго… но ничего не проходит. Наверно, придется ехать в Пальму.

Старшая дочь тут же достала из ящика стола термометр и встряхнула его. Передала Марине, которая сунула его под мышку ребенку и положила ладонь матери на руку сына.

Марина расстегнула пижаму мальчика, который не жаловался на то, как ему плохо.

Вставила наконечники стетоскопа себе в уши, а диафрагму приложила к груди ребенка. Его легкие были полны слизи. Марина вытащила термометр. Сорок и одна десятая градуса.

– Помоги-ка мне его раздеть, – попросила она парикмахершу. – А ты налей в ванну холодной воды, – велела старшей дочери.

Они сняли одежду с ребенка, который будто отсутствовал и не открывал рта.

– Похоже, мы даже не представились. Я – Марина.

– А я Каталина, – ответила парикмахерша.

«Естественно. Я могла и догадаться, – подумала Марина, поспешно подхватив ребенка на руки. – Ведь на Майорке столько Каталин».

– А как зовут твоего малыша?

– Томеу.

Марина вошла в ванную с мальчиком на руках и быстро, неожиданно, окунула его в воду, что вызвало у него панику. Он брыкался ножками и плакал навзрыд, зовя маму.

Марина взяла его на руки, намокнув сама, завернула в полотенце и передала матери. Сейчас она ничего не хотела знать ни о пекарше, ни о младенце в Эфиопии. Приказала старшей дочери сменить простыни и переодеть братика в чистую пижаму.

Мальчик продолжал плакать, и мать снова сунула ему соску с