Полемика эта была заключена сообщением, напечатанным в «Journal de St.-Petersbourg» 28-го декабря 1863 года, где взгляды финляндской журналистики были преданы порицанию, как политическая метафизика, высказанная притом не только опрометчиво, но даже с запальчивостью. Официальная российская дипломатическая газета высказалась в статье, по форме своей направленной против финляндской печати, особенно против «Helsingfors Dagblad». Здесь положение Финляндии характеризовалось, как страны, присоединенной к России, и которая по желанию монарха пользуется административной автономией, но в политических вопросах зависит от империи, с которой её судьба связана». Лучшее средство отвечать на запальчивость, говорила «Journal de St.-Petersbourg», состоит в том, чтобы передать ее на суд здравого смысла финской нации и представить ва собственную её оценку интересы Финляндии.

Сеймовый бал 1863 г.

Сильное слово Каткова побуждало, внимать ему высших финляндских чиновников, склонных игнорировать значение русских властей. Они считались с его заявлениями и оправдывались перед Государем. 21-го января 1864 года (№ 16) в «Московских Ведомостях» появилась статья «Из Финляндии», в которой указывалось на несправедливое отношение к русским торговцам в крае. Уже 30-го января гр. А. Армфельт представил Государю объяснение, что все делается по закону и справедливо. По чьей инициативе последовало объяснение — неизвестно. Государь выразил желание иметь о статье мнение генерал-губернатора. Он ответил (4 — 16 февраля 1864 года), что к нему жалоб на стеснение русских торговцев не поступало, и что в некоторых местах само население решилось противодействовать им. Составлено было опровержение статьи «Моск. Вед», и послано министру внутренних дел.

В связи с указанной окраинной полемикой Каткова находился следующий эпизод. 20 июня 1866 года Государь принял Каткова в кабинете наедине, крепко взял его за руку и посадил. «Я тебя знаю, — сказал Государь, — верю тебе — считаю «своим». Сохрани тот священный огонь (тот «feu sacre» — как выразился Государь), который есть в тебе: я подаю руку тем, кого знаю и уважаю. Тебе не о чем беспокоиться. Я внимательно слежу за «Московскими Ведомостями»; постоянно их читаю. В тебе вполне уверен». Государь перешел к вопросу о сепаратизме. «Не надо как бы колоть и раздражать происхождением. Все могут быть верными подданными и хорошими гражданами. Надо говорить об этом, но следует сохранить меру. Покушения этого рода есть. Я знаю и с тобой согласен. Величием и единством империи, — кончил Государь свой разговор с улыбкой, — я дорожу, конечно, не менее тебя... Помни, я в тебе вполне уверен».

Новую Высочайшую оценку деятельности Каткова сделал уже Император Александр III, после смерти знаменитого публициста, телеграфировав его жене: «Сильное слово покойного мужа вашего, одушевленное горячей любовью к отечеству, возбуждало русское чувство и укрепляло здравую мысль в смутные времена».

VII. Реформы

«По вопросу о свободе печати, больше, чем по какому-либо другому, в интересах России знать о том, что делается в Финляндии, — писал В. Снелльман (в 1862 г.). Нельзя требовать, чтобы русское правительство, — если право слова в печати в России будет иное, чем в Финляндии, — на границе выставила стражу для охраны края, как место склада нелегальной литературы. Мы говорим: нельзя требовать, потому что пустота этого требования скоро выяснилась бы её бесполезностью. Но есть во всяком случае одно обстоятельство, которое может согласовать интересы Финляндии с интересами России. Это то, что печатаемое здесь на финском и шведском языках — является безразличным для России. Оно не найдет в ней читателей.

Во многих делах развитие Финляндии зависит от обстоятельств в империи. Это факт, о котором нечего и рассуждать. Но в тех случаях, когда нет надобности в этой зависимости, она становится несправедливой. И к этим случаям относится свобода печати, насколько она касается финского и шведского языков. Этот вопрос можно и должно рассматривать исключительно с финской точки зрения, в зависимости от культурной точки зрения финского народа. Ввозимая шведская литература касается одной Финляндии, так как в России ее не читают».

В том же 1862 году Снелльман, рассмотрев вопрос о праве свободного выражения мнений в печати, выставил и развил следующие положения, которые графом Армфельтом были представлены в переводе Государю Императору.

«Уже давно понятно и решено, что изо всех стремлений в жизни европейских народов в три последние двадцатипятилетия наиболее выказалось стремление к политической свободе. С такой же достоверностью можно предположить и близкое окончание этого периода, так как цель скоро будет достигнута большей частью европейских народов. Главное дело в том, чтобы государственное законодательство пришло в положение, при котором управляемые могли бы участвовать в законодательстве и управлении. Подобное участие в управлении заключается в праве самообложения повинностями.

Можно сказать, что история перешла из внутренней области государственного права во внешнюю, от установления законодательства к определению взаимных прав народа.

Теория и история показывают, что расширение и свойство прав зависят от степени образованности каждого народа. Поэтому в разное время различными государственными формами старались дать политическим правам такие размеры, которые соответствовали бы требованиям времени.

Можно спросить: право свободного выражения мнений принадлежит ли к гражданским или к политическим правам? В общепринимаемом теперь значении этого слова, т. е. в смысле свободного выражения мнения в печати, оно без сомнения принадлежит к правам политическим.

Изо всех даров природы, дар слова самым определенным образом отличает человека от животного, — почему свободное употребление этого дара представляется самым естественным делом на свете.

Свобода мысли, убеждения — неприкосновенна. Но, когда человек хочет сообщить свое знание другим, хочет передать другим свои убеждения, тогда он непременно должен обращаться с ними, как с духовным народным достоянием. Потому даже и право изустного выражения мнений подвержено надзору государства. Частное лицо не в праве сообщать другому все, что ему вздумается; никто не может проповедовать своих мнений на площади, каковы бы они ни были.

Как известно, право свободного выражения мнений в печати — сравнительно ново в мире.

История показывает, что еще не существовало государства, в котором учение было бы вполне свободно. Мы уже не говорим о том, что никакое государство и ни в каком случае не может предоставить свободу безбожным, безнравственным и враждебным обществу учению и воспитанию. Мы повторяем: должно стремиться к тому, чтобы учение могло быть свободно и чтобы для лжи не требовалось никакого другого исправителя, кроме голоса правды; но сознаемся также, что подобный порядок вещей составил бы на земле царство Божие.

Вышесказанное определяет причину ограничения права свободного выражения мнений. И никогда не следует