Как домой добиралась, отдельная боль. В некоторых городах тогда творилось… страшное. Да, после войны, Валенька. Не во всех, но кое-где видела… Словно помрачение находило на английских и американских солдатиков, у которых давно не было ничего такого. Не только немецкий скарб да харчи они считали своей законной добычей, но и женщин немецких, породивших тех, кто сотворил такое с миром. Было, да. Молодые немки, не успевшие скрыться от наступления, грудь себе перевязывали бинтами туго, волосы коротко остригали и натягивали мужскую одежду. Кому-то, может, и помогало. А кому-то…

Бреду я по какой-то улице, велосипед рядом везу, подобрала его в канаве. Думаю, куда дальше податься, где выведать, как к своим вернуться. И вдруг вопль! Страшный, потому что детский. Орет, аж заходится, где-то рядом, на помощь зовет. Я с испугу велосипед бросила, надо было уйти прочь, а я, дура, на крик. В дом влетела, а там… Прям на пол повалили. Четверо их было, англичане, у одного штаны спущены, готовится, второй уже затягивает ремень. Женщина на полу уже и не сопротивлялась, размякла, руки раскинула как плети, глаза немигающие широко раскрытые и ничего не видящие в потолок уставлены, словно у куклы неживой. На поясе подранная рубашка сбилась, больше ничего и не было, юбка, чулки рядом валялись. А орала девочка лет шести. Металась в ногах английских солдат, колотила ручонками по ботинкам, пыталась оттолкнуть от матери, да те даже внимания не обращали, продолжали насиловать мать. Встал солдат с женщины, следующий полез. Ребенок кинулся на него сзади, тот нетерпеливо отмахнулся, а какая там сила нужна для шестилетки? Отлетела она мне прямо под ноги. Тогда они меня и приметили.

– Кто такая?

– Лагерная, – отвечаю по-английски, в лагере-то понабралась всякого языку, не только немчуровского, и по-французски тоже могла. – Советская пленная, – говорю, – домой возвращаюсь.

– Ну так и возвращайся, чего встала? – ответил, который только с женщины слез.

– Зачем же на глазах у ребенка? Совсем ведь малая…

Тот, который закончил, достал сигарету, закурил:

– Если бы ты знала, что немцы с вашими же женщинами творили, ты не жалела б эту… – И он кивнул на ту немку изломанную.

Я старалась не глядеть, как другой насильничал на полу. Девочке глаза ладонью закрыла, другой рукой – рот, прижала к себе крепко и поволокла прочь из дома.

– Подожди!

Я остановилась и оглянулась:

– Чего?

– Ты ж с животом таким, доберешься до своих-то?

– А разве что другое остается?

Такая вдруг тоска на меня напала. Не то за лагерной проволокой надеялась увидеть. Зверья разного, оказывается, вон сколько война сотворила.

– Со мной вот так же немцы развлекались, теперь домой понесу память, – сказала я солдату, – через девять месяцев и твои тут бегать будут, коли она руки на себя не наложит. Я их кровь домой повезу, а вы свою тут оставите. Повоевали.

Этот застыл, а я развернулась и вышла на улицу. Посадила девчонку на велосипед и покатила – пережидать, пока там, в доме, насытятся. Еле успокоила ее, кусок хлеба дала. Оказалось, и шести ей не было, а в глазах уже такая ненависть, такое лютое желание мести. Про эту девчонку молчу, эта никогда не забудет, как над мамкой измывались, а я про следующее поколение думаю, с ними-то что будет? Как на них откликнется? Сумеют ли найти силы, чтоб остановить эту круговерть обид, ненависти?

А я что ж… Дальше был у меня там фронтовой сборно-пропускной пункт – или сборно-проверочный, не помню уже, как назывался, помню, что собирали да проверяли. Там нас на тыловой солдатский паек посадили, храни их Господь. Обувку дали, одежду приличную, деткам и манку, и хлебушек белый давали, и молочко. Потом был проверочно-фильтрационный пункт НКВД. Там автоматчики, регистрация, сортировка на категории. Говорили нам, что Родина ждет, что простила нас. А я тогда думала, да за что же нас, лагерных, прощать, нашей вины ни в чем нет, страдали, но не предавали. Думала, по ошибке нам это говорят, для предателей адресовано…»

Рядом неожиданно залаяла собака, Лидия вздрогнула и подняла голову – за соседним столиком расположилась пара с крохотным суетливым спаниелем. Он сидел в специальной корзине и с интересом таращил круглые глаза на Лидию. Она рассеянно улыбнулась рыжему щенку и потянулась за чашкой. Сделав глоток остывшего кофе, она тут же вернулась к чтению.

«Агитаторов там тогда много было, за возвращение агитировали. Оказалось ведь, что многие возвращаться не хотели, боялись. Были и такие, что вены себе резали, только бы не обратно. За некоторыми, может, и был грех какой перед Родиной, где мне знать? Но за мной и подругами да за большинством-то ничего, кроме поломанной жизни, не было. Да все равно боялись. Некоторые даже исхлопотали себе документ о принадлежности к эмиграции времен Гражданской войны – тех не должны были забирать. Но и их под шумок тащили обратно.

Впрочем, там, Валя, все обоюдоколюче выходило, с обеих сторон агитация глушила: одни домой зазывали, прощение обещали и светлое будущее, другие намекали, что лагеря нас там ждут, а у них слаще и все по закону будет. А на деле всем рабочие руки нужны были – сколько ж надо было восстанавливать после такой войны.

Лидия перевернула очередную страницу и увидела, что на следующей была приклеена сильно пожелтевшая вырезка из газеты. Заголовок был срезан, остались только текст заметки и истертая фотография. Над вырезкой продолжался тот же рукописный текст:

«Сохранила заметочку в “Правде”. Возьми себе и тоже сохрани. Затем, что на фотокарточке – моя Люба».

Ниже шла вклеенная заметка. Лидия пробежала по строчкам глазами:

«…Прибывших тепло встретили представители Уполномоченного Совнаркома СССР по делам репатриации советских граждан из Германии. Волнующей была встреча вернувшихся из фашистской неволи советских граждан с трудящимися. Стихийно возник митинг. Один за другим поднимались на трибуну советские граждане, насильно оторванные немецкими извергами от Родины, и выражали свою взволнованную благодарность советскому правительству, товарищу Сталину за отеческую заботу о них. Репатриированные советские граждане группами разъезжались по родным местам. В отчих краях много дел, много всякой работы. Всех ждет свободный радостный труд в родных колхозных полях, на заводах и фабриках, великий созидательный труд в районах, освобожденных от фашистских извергов. Всем им будет предоставлена возможность восстанавливать промышленность, сельское хозяйство и транспорт родной страны. Преисполненный чувством братской любви и сочувствия, советский народ говорит им: “Ваше место в единой славной семье народов Советского Союза, среди бойцов и строителей нашего могучего Советского государства”…»

И снова от руки:

«Люба улыбается, гляди, Валенька. Вот она на фотокарточке – истерлась уже, да разглядеть можно. Ее потом вместе с остальными послали на новую проверку и фильтрацию, а уж потом – в пополнение