Глаза у Эдика закатились, открывая белки с прожилками капилляров. Он пошатывался на месте, но продолжал говорить – Пашка не понимал ни единого слова.

– Паш, отойди от него! Отойди, говорю!

Володя отпихнул его в сторону и с оттягом ткнул Карартыняна кулаком в живот. Эдик тут же заткнулся, разевая рот, как рыба, в тщетных попытках вдохнуть.

Котлован тряхнуло, земля задрожала в конвульсиях, сбивая с ног. Уши заложило от жуткого грохота, пыль взвилась клубами, забиваясь в нос и глаза. Кто-то рядом закричал.

Пашка кубарем покатился к колодцу, неудачно влетел в камень локтем, разбив его в кровь. Почва прыгала под ним, подкидывала его – челюсть клацнула, зубы впились в кончик языка, во рту полилось теплое. Паша ничего не видел и не слышал, кашель раздирал легкие.

Потоки воздуха бесновались вокруг, завывали, хлестали по коже песком.

В плечо впилась чья-то рука. Пашка еле разлепил глаза – в шаге от него сквозь завесу мелкой пыли выделялась розовая рубашка Карартыняна. Лингвист стоял на четвереньках и пытался перекричать бурю, но слова уносило ветром, гулом и рокотом раздираемой тверди. Эдик упрямо тянул его за рукав, куда-то показывал, отчаянно плевался.

Пашка уперся коленями, попытался встать, но тут же завалился назад, увлекая за собой Карартыняна. Буря и тряска исчезли, уступая место кромешной тьме. Пашка словно повис в воздухе, а потом удар выбил воздух из груди, и сознание погасло.

Он не знал, сколько пролежал в отключке, но когда очухался, первым делом подумал: ну вот и смерть пришла. Мрак застилал все, зрение будто отказало, спина и локоть невыносимо ныли. Пашка машинально полез в карман, нащупывая знакомый брусочек. Пальцы привычно ткнули в кнопку – экран загорелся, яркость выбила слезу.

Так, он жив и не ослеп. Но где он тогда?

Включив фонарик и мысленно порадовавшись, что телефон не разбился, Пашка огляделся. С трех сторон его окружали гладкие каменные стены, сверху нависал низкий потолок, почти касаясь волос на макушке. Вместо четвертой стены виднелся прямоугольник прохода, уходящий в черноту. А рядом на полу нашелся колодец. Точно такой же, как и в котловане на стройке.

Сердце выдавало бешеный ритм, паника подкатывала к горлу. Как он тут оказался? Что это за место? Там, в яме, все сошло с ума, земля вспучилась, его схватил Эдик, они вместе упали… Куда?

Кроме колодца – некуда. Но вот же он, в двух шагах! А наверху потолок. Так откуда и куда он мог упасть?

Голова закружилась. Пашка оперся о ближайшую стену, кожей почувствовал тонкие канавки на поверхности холодного камня. Символы. Как и на плите. А еще – рисунки.

Многие фигуры он узнал сразу: вот Хедау выпускает Харги, даруя людям смерть, но не понимая, что та заберет всех; вот Энекан Буга изгоняет злого бога обратно. А дальше…

Когда Паша наткнулся на аморфную кривую кляксу, то непроизвольно отшатнулся. Она вызывала отторжение, неизвестный древний художник нарисовал очень живую картинку: раздутое тело, руки без кистей, ноги разной длины, вместо головы – зубастая пасть.

Имя всплыло само: Кандыках. Уродливый слуга Харги.

Образ смутно возник в памяти, перед взором почему-то встала картинка: Серега у ворот, светит фонарем на дорогу и…

Уже не важно.

Собравшись с мыслями, Паша набрал номер Михаила Петровича. Сигнала нет, ну еще бы. Наудачу он вытащил симку и вставил снова на место, но это, конечно, не помогло.

От затхлого и терпкого духа подземелья его подташнивало.

Шурх!

Легкий шорох залетел в комнату из коридора впереди.

– Эдик? Эдик, это ты?

Голос отразился от стен, больно вонзился в уши. Никто не ответил. Пашка до сих пор злился на Карартыняна, однако сейчас отдал бы все на свете, чтобы увидеть его рожу – хитрую, наглую, но все-таки свою. Живую.

Подсвечивая перед собой фонариком, Пашка побрел к проходу. Путь резко поворачивал через пару метров, превращаясь в длинный ровный коридор. Все тело болело, на правую ногу было не наступить, но Пашка, сцепив зубы, тащился дальше. Порой попадались развилки – одинаковые тоннели уходили в разные стороны, ветвились, но Паша упрямо пер вперед, не поворачивая. Так, думал он, хотя бы не заблудишься – всегда можно вернуться. Но где Эдик? Где хоть кто-то?!

Тоннели окончательно превратились в лабиринт. Кое-где Паша разбирал письмена и рисунки на стенах, иной раз – крупные знаки, похожие на стрелки.

Дышалось плохо: бронхи саднили, и хотелось раскашляться.

Пашку мутило, он дважды падал, и каждый раз все труднее было подниматься.

На очередной развилке он остановился – из тоннеля справа послышался тихий стон. Идти туда было страшно до жути, но оставаться одному в этом месте… Невыносимо.

Осторожно ступая, Паша повернул – телефон дрожал в руке, ладонь вспотела. С каждым шагом стоны и всхлипы становились громче, неумолимо приближаясь. По полу тянулся длинный бордовый след, но Пашка старался на него не смотреть.

Коридорчик вильнул еще раз и уперся в мелкую комнату.

«Эдик, только бы это был ты!»

Карартынян и правда нашелся в комнатке – он скорчился калачиком у стенки, закрыл лицо ладонями и рыдал. Но на него Пашка не смотрел, не в силах оторвать взгляд от того, что маячило на середине тупика. Того, в чем он не сразу узнал охранника стройки.

Потому что Серега больше походил на кашу из костей и мяса, чем на человека. Голова свернута набок, кости переломаны, словно хрупкие тонкие веточки.

Грудь охранника напоминала расцветший бутон – вырванные ребра торчали ломаным веером, обнажая склизкие органы.

Кровь уже засохла рваным бурым пятном, в шаге от трупа валялись клочки одежды и разбитая рация.

Пашка сполз на пол, его тут же вывернуло, желчь обожгла пищевод и гортань. Всхлипы у стены затихли, и ускользающим кусочком сознания он услышал:

– Паш… Это ты?

Карартынян подхватил его под руки, вытянул в коридор – откуда только силы взялись. Пашка ничего не соображал, а Эдик шептал ему в ухо:

– Паша, прости меня, я не хотел, Паша, я… Это они все, эти твари, они в меня кого-то впихнули, слышишь, я не хотел! – Слезы ручьем лились у него по лицу, он тряс Пашку за плечи, хлопал по щекам. – Паш, не проваливайся, слышишь, я один тут не смогу! Давай, надо вставать, надо!

– Зачем ты все это… – Голос хрипел, Пашка отплевывался на каждом слове. – Зачем? Мы же…

– Это не я! Пойми ты! Они меня выбрали, я думаю, наверное, потому что я их язык понимаю. Тот урод у въезда… Шаман, я