Михаил Петрович быстро расписал ему ситуацию: Фадеев охал и ахал, матерился, смотрел на часы, но в итоге смирился с тем, что о стройке пока придется забыть. Уходя, он пообещал, что к утру пригонит трансфер сразу на всех.

– Зачем я в это влез? На кой черт? Дернуло меня! – жаловался Фадеев. – Если б не эти уроды патлатые… Свалили бы отсюда на фиг и богов своих заодно прихватили! Только людям мешают.

Его причитания доносились снаружи еще с пару минут, потом стихли. Пашка, Карартынян и профессор подавленно молчали.

До вечера никто не вылезал из дома, все замкнулись в своих уголках и занимались кто чем: Михаил Петрович листал блокноты с записями и рисунками, Карик читал книгу, а Пашка просто размышлял, закинув руки за голову.

Он многого ждал от этой экспедиции. Ждал, что вот теперь-то станет настоящим археологом. Раньше его никто не воспринимал всерьез, хотя он уже два года как числился полноправным сотрудником института. Но Карик все равно называл его студентом, а профессор видел в нем ученика и подмастерье, но никак не коллегу. Эта поездка… Вряд ли бы что-то изменила, на самом-то деле, но Паша воспринимал ее как отправную точку, как перелом, после которого все пойдет по-другому.

И начало воодушевило. Древняя плита со странными рисунками и знаками, местные легенды… Но что будет теперь? Михаил Петрович напишет в отчете, что они ничего не выяснили. Это разве достижение? Расчистить артефакт и уехать домой?

Стало невыносимо тоскливо.

Когда сумрак почти залил стройку и котлован, Михаил Петрович скрылся за дверью – подышать воздухом, как он сказал, а Пашка двинул следом, потому что от одной мысли остаться наедине с Кариком его тошнило. Эдик зачем-то врал про свой ночной поход, и это не давало покоя. Что еще он скрывает? В чем обманывает?

Профессор устроился на лавочке у домика, а Пашка некоторое время поплутал по стройке, заглянул к Володе. Серегу так и не нашли, приезжала полиция, но развела руками и отправилась в поселок к местным, потому что уж кто-кто, а они выглядели подозрительнее всех. Паша готовился отвечать на расспросы, но ни его, ни Эдика почему-то не тронули. Это удивило.

Чувство вины грызло его изнутри, как будто он, а не Карик, нагло врал Володе в лицо. Но ничего с этим Пашка поделать не мог.

Возвращаясь, он заметил, что Михаил Петрович разглядывает что-то на экране телефона, странно посматривая на лес за забором.

– Паш, глянь-ка сюда, – сказал он, когда Пашка устроился на лавке рядом. – Чего видишь?

Профессор указал рукой на лес, как будто там, среди деревьев, кто-то затаился.

– Забор и лес вижу.

– А дальше?

– Да лес там только. И холм вон еще.

– Так… – Михаил Петрович сунул ему под нос телефон. – А здесь?

На экране светилась фотка с пейзажем: лес, небо и кусок забора по нижнему краю.

– То же самое. Вы чего, Михаил Петрович?

– Я это снял, когда мы приехали. Жене показал, в какую глушь мы забрались. Вот с этого самого места. – Профессор похлопал по скамейке. – А теперь гляди опять. Ничего не замечаешь?

Пашка всмотрелся – что там можно найти среди стволов? Хотя… Да нет, быть не может.

– Холма нет.

– Холма нет, – тихо повторил профессор. – А сейчас есть.

Вдалеке над лесом четко выделялся бугор, поросший деревьями. Пашка не мог вспомнить: замечал он его раньше или нет? Вроде нет, но он особо природу и не разглядывал.

– Я уж думал, что с ума схожу, – продолжил Михаил Петрович. – Но раз ты тоже видишь, то дело не во мне.

– Может, вы все-таки не здесь снимали?

– Здесь. Видишь, вон там лист забора помят? Смотри – вот он на фото. А теперь я сделаю так. – Профессор открыл камеру, щелкнул снимок. Показал Пашке: – Во, видел? Точно тот же ракурс. Но теперь холм есть.

Оба замолчали. Над стройкой повисла непривычная тишина – не галдели практиканты, не бродили мимо охранники, не шумел ветер. Воздух остывал, наливаясь прохладой.

– И что это значит? – спросил Пашка.

– Я уже и знать не хочу. Хорошо, что уедем завтра. Недоброе тут место, Паш, сердцем чую.

VII

На этот раз сон сморил быстро, стоило только коснуться головой подушки. Грезился темный и чужой лес; он становился все больше и больше, вытягивался вверх, нависал колючей крышей, закрывая небо. Пашка шел по этому лесу, продирался сквозь ветки, царапал кожу. Ноги тянули вперед сами, хотя идти не хотелось: страх давил на грудь, душа кричала, моля остановиться. Но вот деревья расступились, и Пашка вновь заметил холм – ломая стволы лиственниц, он несся к нему навстречу.

Паша вскочил на кровати, задышал часто. Свежий и чистый воздух проник в легкие, успокоил сердце и нервы. Взгляд зацепился за прямоугольник на полу – свет точно вырезал кусок из темной материи ночи.

Дверь была распахнута настежь.

Пашка оглянулся, уже заранее зная, что увидит позади. Карартынян ушел. Опять.

Злость зажглась в груди, захотелось взвыть. Если этот урод снова натворит дел, его бы сразу сдать в полицию, а еще лучше – в психушку. Серега уже пропал из-за него, а что дальше? Сам прибьет кого-нибудь?

Наскоро одевшись, Паша выбежал наружу. Прожектор горел ярко, как обычно, но лингвиста нигде не было видно – ни у дома, ни у ворот. И если Карартынян не пошел ночью в гости к соседям, что бредово само по себе, то мог утопать только в одно место.

В котлован.

Повторять своих ошибок Пашка не собирался – поднял сначала Володю, потом остальных охранников. Толпой куда проще – теперь, случись чего, ему точно поверят, да и вряд ли кто-то рискнет напасть на всех сразу, как вчера на Серегу (а что того утащили местные, Паша почти не сомневался).

Ворота к котловану свободно болтались на петлях. Пашка бросился вперед, выставив перед собой фонарик, который прихватил у сторожей. Сами охранники топали позади, не отставали. Сияющие кружки выхватывали из темноты камни и грязь, провал ямы, белеющую во мраке лестницу.

В котловане кто-то говорил, нараспев читая слова, точно молитву.

Паша слетел по лестнице, чуть не споткнулся, подвернул ногу, но не заметил боли. Володя что-то крикнул вслед – звук его голоса потонул в вязком воздухе ямы, зато распевная речь как будто только наливалась силой, вползала в уши.

Карартынян нашелся у плиты. Он стоял у колодца, смотрел вниз и громко пел. Пашка, не думая, схватил лингвиста