Обитая дерматином, под которым имелся толстый слой ватина, дверь мягко закрылась за ее спиной, отрезая доносящиеся из дома звуки. Да, можно быть уверенной, что оставшиеся внутри не услышат их нелепый разговор.

– Александра Андреевна, я извиниться пришел.

– Что? – К чему Саша была не готова, так это к извинениям.

– Извиниться? За что?

– За маму. Она вам тут вчера наговорила с три короба. Вы, пожалуйста, не обижайтесь на нее. Она просто очень переживает, что я никак не женюсь. У нее идея фикс просто. Она о внуках мечтает.

Фу-у-у-у, и с чего она взяла, что Миша собирается делать ей предложение? Александре внезапно стало смешно. Никто никогда не хотел на ней жениться, и Лаврушкин не исключение. А человек он, похоже, хороший. И мать любит. Не только ухаживать за ней в деревню вернулся, а еще и извинения за нее приносит. Отличный парень.

– Вы не волнуйтесь так, Миша. – Саша ласково похлопала его по руке. – Вам не за что передо мной извиняться. И на маму вашу я совсем не сержусь. У меня тоже есть мама, которая так же видит потенциальных женихов во всех окружающих меня мужчинах. Никак не хочет поверить, что мне и одной неплохо.

– Да я вовсе не один, – начал Михаил, но тут же осекся.

Видимо, в его личной жизни была какая-то тайна, в которую он не хотел посвящать окружающих. Любящую мамочку, в первую очередь.

– Ладно, Миша. Проехали и забыли. Пойдемте-ка суп есть. Он у тети Нюры сегодня особенно вкусный получился.

– Нет, некогда мне, – отказался Михаил. – Мне пора уток кормить. Это я по дороге забежал. Чтобы извиниться.

Ватно-дерматиновая дверь распахнулась, чуть не ударив Сашу по спине. В коридоре показался насупленный Данилов в наглухо застегнутой куртке. Окинул Сашу и Михаила подозрительным взглядом. Саша не отвела глаза. Ей совершенно не в чем было перед ним оправдываться.

– Уже уходите? – спросила она безмятежно.

– Да. И так полдня тут просидел. Михаил, вы тоже уходите?

Лаврушкин поднял с пола оставленный им перед входом охотничий рюкзак.

– Да, мне на работу пора.

– Вот и отлично. Мне тоже на базу. Пойдемте вместе.

Они ушли. Саша вернулась к тете Нюре, уже убиравшей со стола.

– Чай-то с ватрушками будешь? – спросила старушка. – Вкусные ватрушки-то. А ты ни одной не съела.

Саша вздохнула, прикидывая, придется ей по возвращении из Глухой Квохты садиться на диету или нет. Впрочем, она так похудела за последние два месяца душевных терзаний, что пока просто возвращает свой привычный вес. Ватрушки лежали на тарелке и выглядели аппетитно.

– Буду, – сказала она.

Когда еще минут через двадцать Александра Архипова вернулась в свою комнату, чтобы до вечерней встречи с Аржановым закончить чтение вершининских записок, то не поверила собственным глазам. Папки, оставленной ею на диване, в комнате не оказалось.

Два года назад

Клавдия

Ныли ноги и «грызло» спину. Так всегда бывало в сырую погоду, а весной сырость-то постоянная, никуда от нее не деться. К концу марта даже в деревне снег еще не до конца сошел, а в лесу он и вовсе лежал нетронутый. Влага висела в воздухе, утяжеляя дыхание. А уж с ногами и спиной совсем беда, никакие таблетки не помогают.

Охая и кряхтя, словно старушка (хотя какая она старушка в шестьдесят лет, некоторые еще и замуж в таком возрасте выходят), Клавдия поднялась с кровати, доковыляла до окна, отдернула занавески.

Утро стояло солнечное, совсем весеннее, но Клавдию такие мелочи давно уже не радовали. Хорошо хоть в магазин не надо, а то простоять целый день на ногах смерти подобно. Магазин в Глухой Квохте закрыли в аккурат к тому времени, как и пенсия подоспела. После оформления всех бумаг Клавдия еще полгода поработала. Страшно было остаться с пенсией один на один, да и деньги нелишние. А потом магазин все равно закрыли, сказали, что местные автолавкой обойдутся.

Клавдии, конечно, предложили в райцентр устроиться, в одну из точек облпотребкооперации, но она отказалась. Далеко ездить, неудобно, да и не хочется. Летом она занимала свой досуг огородом, зимой смотрела бесконечные телевизионные сериалы, до которых была большая любительница. Жила экономно, потому что на ее пенсию не зашикуешь. Но на жизнь хватало, тем более что летом Клавдия приноровилась сдавать свободную комнату дачникам, да и единственная дочка, много лет живущая в далеком Новосибирске, деньги матери иногда переводила. Не каждый месяц, конечно, но и на том спасибо.

По деревенской улице прошел Мишка Лаврушкин, сын соседки Тоньки. Та была задавака и гордячка, все сынком своим бахвалилась. Еще бы, вернулся в деревню, как мать заболела, да так и остался. Устроился егерем в охотхозяйство, прибился Петьке Вершинину в ученики, ходит деловой до невозможности.

И за что Тоньке такое счастье. И муж у нее всю жизнь важный. Участковый, фу-ты ну-ты, и дом полная чаша, и сын теперь под боком. Правда, Клавка знала и про главную Тонькину занозу. Мишка-то, как из Питера своего вернулся, так за ним и зазноба его появилась. Бросил он ее или еще чего, да только приехала она в Глухую Квохту вслед за Мишкой и на ту же базу на работу устроилась.

Тонька аж с лица спала, как узнала. Все причитала, мол, не ровня эта Марина ее Мишеньке. Разведенка с ребенком. А недавно Клавдия и вообще любопытную сцену увидела. Не специально, нет. С малолетства подглядывать не приучена. Просто у тех, кто всю жизнь за прилавком в сельском магазине стоит, глаз наметанный, да ухо вострое. Чего надо и не надо увидишь и услышишь.

Вот и тут копалась она себе тихонечко в огороде, а по улице Мишка шел, вот прям как сейчас. А за ним эта Марина побитой собачонкой бежала, за руку схватила. Мол, Миша, я же ради тебя от мужа ушла, в эту глухомань приехала. А он так грубо руку ее оттолкнул и как отрезал. Я, мол, тебя не просил от мужа уходить. И ушел. Вот тебе крест, ушел, оставил эту дурочку посредине улицы.

Она стояла, ревела в три ручья. Клавдии ее даже жалко стало. Но ненадолго. Женскую гордость надо иметь, а не мужику, который тебя знать не хочет, в ноги кидаться. А дальше еще интереснее было. К девице этой мужик подбежал. Сам такой представительный, ладный, дорого одетый. Явно из постояльцев базы. И говорит, мол, Марина, я за тобой приехал. Кончай дурить. Возвращайся. А она руку вырвала и кричит: «Видеть тебя не хочу!