Германия вышла из войны с более высокими производственными мощностями, чем в той же зоне до войны, и репарации существенно не изменили ситуацию. Хотя население увеличилось, следует помнить, что до войны значительная часть промышленности была занята производством вооружений. В сельском хозяйстве и на транспорте потери были сведены к минимуму за счет принудительного вывоза скота и подвижного состава из других стран».

Но в 1946 и даже в 1947 году невозможно было предвидеть, как все обернется, и политика демонтажа союзников вызывала большую тревогу и противодействие почти у всех слоев немецкого населения. Они были готовы смириться со сносом заводов по производству боеприпасов и таких сооружений, как ангары для подводных лодок, но первоначальный план включал 1334 завода в Бизонии, которые не подпадали под эту категорию, и даже пересмотренный план 1947 года включал 380 заводов. Такие операции, как снос верфи «Блом & Фосс» в Гамбурге или сталелитейного завода Круппа в Эссен-Борбеке, пришлось проводить на фоне целого потока возражений, протестов, забастовок и угроз; занятые на них рабочие (которые зачастую оказывались перемещенными лицами) подвергались даже определенной личной опасности. Германские власти, как и следовало ожидать, выдвинули все возражения, какие только пришли им в голову, и затянувшийся процесс был еще больше растянут во времени, пока союзные власти рассматривали различные претензии и предложения. Эта задержка была одним из наименее удовлетворительных аспектов всего процесса, и она была вызвана стремлением союзников проявлять большую объективность как в своих жестких подходах, так и к бюрократическим процедурам.

Ведь все было бы иначе, если бы демонтаж удалось завершить, как и предполагалось изначально, к августу 1947 года. Пока еще не прошел шок от поражения, немцы могли бы оказывать меньше сопротивления такой политике, и в то время, когда новое оборудование было почти недоступно, поставленные машины представляли бы для получателей гораздо большую ценность.

Как бы то ни было, многие из них к моменту прибытия уже устарели[71], а для немцев стало делом чести заполнить новым оборудованием освободившееся место. Германское правительство даже получило возможность субсидировать переоборудование под предлогом компенсации за конфискации союзников. Но для быстрого завершения демонтажа потребовалась бы либо не такая обширная программа, либо гораздо более упрощенная процедура.

Как бы то ни было, процесс затянулся, отравляя отношения между оккупационными державами и немцами и не принося практически никакой пользы. Было очевидно, что, когда немцы вернут себе уверенность и выдержку, они будут оспаривать буквально каждый дюйм этого непростого пути. Союзники изначально не предпринимали никаких попыток обеспечить альтернативную занятость для рабочих на демонтированных заводах. Поскольку в Бизонии насчитывалось полмиллиона безработных, а еще большее число людей пытались попросту обеспечить себе пропитание, персонал пострадавших заводов не мог не испытывать тревогу по поводу перспектив найти другую работу, а значит, и по поводу последствий политики союзников для себя и своих товарищей. Было слабым утешением, когда тебе говорили, что затронут лишь небольшой процент промышленности, когда ты сам зарабатывал на жизнь в этом проценте, или знал кого-то, кто зарабатывал, или имел основания думать, что если этот процент вырастет, то вероятной жертвой станет именно он. Таким образом, здесь было немало пищи для националистических «кочегаров», и практически все население Западной Германии, рабочие и работодатели, консерваторы и социалисты, мужчины и женщины, присоединились к нападкам на такую политику союзников. По данному вопросу больше не было смысла вести какие-либо рациональные споры. Сказать, что вывезенные материалы лишь компенсировали потери, нанесенные другим странам в результате нацистской политики, не имело смысла, даже если это не провоцировало дискуссию по вопросу о виновных. На доводы о том, что те или иные заводы не нужны для нужд мирного времени, отвечали, что новой Германии, с ее нынешним 5-миллионным приростом населения и нехваткой продовольствия собственного производства, наоборот, потребуется гораздо больше промышленности, чем когда-либо прежде. Вполне возможно, что во всех зонах делалось слишком мало для того, чтобы объяснить немцам причины и масштабы проводимой политики, но даже если бы обстоятельства облегчили эту задачу, отношение аудитории было таково, что более тщательные попытки, привлекая еще большее внимание к этой теме, могли скорее обострить эти чувства, чем ослабить их.

Чтобы обеспечить Германии хоть какой-то разумный уровень жизни, дать демократическим институтам шанс на выживание, добиться от этой страны сотрудничества, без которого невозможно экономическое восстановление, политику демонтажа нужно было как-то смягчить, и в той мере, в какой такое смягчение откладывалось, откладывалось и достижение других целей. То же самое относится и к практике конфискации внешних активов отдельных немцев, включая имущество и такие вещи, как патенты и торговые марки. На жалобу Германии, что это противоречит международной практике, можно быстро ответить, напомнив о многочисленных нацистских преступлениях против такой практики. Сегодня человек также не может надеяться на то, что ему удастся избежать последствий национальных действий, участником которых он был (даже если только лишь в том смысле, что он не смог их предотвратить). Настоящая трудность заключается в том, чтобы примирить проигравших с их потерями, что нужно сделать, если мы не хотим окончательно испортить отношения. Опыт лишь подчеркивает дилемму, которую некоторые люди в Великобритании и Америке предвидели еще на стадии планирования. Как не допустить, чтобы карательное решение сорвало позитивное решение, которое рано или поздно должно быть найдено?

Демонтаж и физическая передача оборудования оказались не лучше, чем попытка двадцатью пятью годами ранее осуществить репарационные платежи через обмены. Ожидать, что Германия переоснастит некоторые страны, которым она нанесла ущерб, и некоторое время будет поставлять им оборудование из своего текущего производства, было бы вполне разумно и, возможно, принесло бы им долгосрочную выгоду[72]. Но это вызвало бы значительное сопротивление со стороны производителей в других странах, которые в противном случае получили бы работу по заполнению дефицита. Кроме того, использование текущего объема производства для оплаты репараций означало бы уменьшение доходов от экспорта, что вызвало бы резкое противодействие со стороны британских и американских властей. Похоже, что сегодня, как и в прошлом, единственный способ получить репарации от побежденного народа – это обращаться с ним как с крепостным и сделать его рабом победителя. Но те, кто так поступает, не должны рассчитывать на то, что они будут нравиться, что им будут подражать или помогать. А если рабские отношения считаются неправильными в принципе, то проблема еще больше усложняется.

Глава 12. Денацификация

Денацификация, вероятно, оказалась самой противоречивой частью оккупации, но, безусловно, большая