– Знаешь, а я ведь ничего не крал, – заметил Рут, заткнув большие пальцы за пояс. И не убирался с пути.

– Не о тебе же речь!

– И не понимаю, с какого хера я должен голодать из-за твоего милосердия.

Я прищурился. Покосился на Амила: кажется, тот тоже не верил, что его собрались вешать. Я сделал шаг вперед. Приятель не отступал.

– Пара серебряков меня не разорит, я…

Голос Рута звучал прохладнее, чем воснийская осень:

– Напомни-ка, ты всегда выбираешь интересы чужих желудков вместо моего или собственного? Или сегодня день такой, а?

Заскрипели ящики, когда их поставили друг на дружку. Амил задергался, закричал:

– Я не крал, послушайте же! Я не…

– Он же не виноват, – зашипел я на Рута.

Приятель с сомнением посмотрел на человека, которого вот-вот убьют из-за пустяка.

– Кто знает? Я б тоже так запел перед петлей.

Походную веревку уже притянули к стволу и перекинули через самую толстую ветку.

– Даже если так! – прошептал я. – Вешать за пару ломтей мяса? Это безумие.

– Да че вы там тянете, – закричали с тыла, – делов-то!

– Не видно ни хера, кого вешают?

– Подвинься!

– Ты у меня сейчас сам подвинешься…

По глазам Амила можно было читать удивление, неверие и глубокую обиду. Я осекся, подумав, как легко подбросить капральский паек любому из нас.

Один плохой расклад за другим.

– Не может… быть того не может! – закричал Амил и дернулся к свободе. Его заломали и вернули на место. – Ребята, скажите же им… скажите, что…

Рут отпил из фляги и рассматривал верхушки елей, будто ничего особенного и не происходило. Единственный друг, который был на моей стороне. Друг, терпение которого вот-вот иссякнет.

– Капрал, – завыл Амил, выискивая Гвона взглядом в толпе. – Коваль, Бун! Братцы, я же… Лэйн! Прошу вас!

На его месте мог оказаться кто угодно. Из-за минутной слабости, чужого доноса, злой воли.

– Нам надо бы вернуться, пока твои вещи не стащили. У меня-то красть и нечего, знаешь ли, – совсем тихо заметил Рут, – за тебя пекусь.

Тонкая фигура молодого эританца, еще больше исхудавшего в нашем походе, высилась над толпой. На месте Амила мог оказаться и Рут. Особенно если я вконец обнищаю.

Я опустил глаза к земле. Медленно развернулся и пошел в сторону лагеря. Все мы делали плохие ставки.

Мне повезло, что сегодня я оказался на своем месте. Не перед петлей, на ящиках, в крепких солдатских руках. Не в мольбах о спасении и не в ожидании справедливости, чуда, героев.

Наверное, Амил смотрел нам вслед. Возможно, именно моя выходка его и сломила: просьбы оборвались всхлипыванием. Заскрипели ящики под его весом.

Парень не знал, что я не герой. Что я худший на свете друг, приятель, помощник. Зазнавшийся аристократ без земель. Нищий сын палача – Буджуна Тахари.

И от этого не скроешься, даже переплыв целое море.

XIII. Заслуженный пир

Содружество, шестнадцать лет назад

Сегодня к постели пришел не гувернер. Большая честь – матушка явилась лично. Я лежал, слушал и млел: какой же у нее мягкий, спокойный голос! Лучший на свете. Благодаря ему каждая сказка становилась по-настоящему волшебной. Оживали миры, и верилось, что лесной зверь способен говорить, а облака смотрят на нас с высоты. Приглядывают.

Матушка перевернула страницу и продолжила читать:

– «Теперь это наш дом, милый-милый сын, – сказала мама-кролик. – Здесь есть все, что нужно. Не ходи за забор, не покидай порога…»

Страница зашуршала, а я покорно ждал. Интересно, кто вообще придумал, что сказки помогают заснуть? Напротив, после историй я часами лежал в темноте, представляя, как бы все могло обернуться иначе. Главное, чтобы матушка об этом не узнала. И почаще заходила ко мне почитать.

Она продолжила, осторожно пригладив страницу:

– «Нет такой мамы на свете, которая бы желала зла своему чаду, – ответила мама-кролик. – Будь хорошим сыном и слушайся нас с отцом».

Теплая ладонь коснулась моей щеки.

– А он что?..

Я не верил, что все так и кончится. В самом начале сказки кролик казался храбрым и уж точно не боялся каких-то там заборов!

– Но кролик был очень любопытен, – продолжила мама, встретив мой взгляд. – В один из дней он дождался, пока родители уснут, и отправился сначала прочь из дома, а затем пролез под забор.

Матушка остановилась и отпила что-то темное из кубка. Я поерзал под одеялом и не выдержал:

– И? Это что, конец? – Она помотала головой. – Что было дальше?

Матушка отставила кубок и ответила, не глядя в книгу:

– Его съели волки.

Волок, второй поход Восходов

– Ещ-ще по отной, – крикнул Бун. На его левом плече пузырилась пролитая пена.

Одна превратилась в пять, пять – в семь, и Коваль так окосел, что позабыл ругаться. А может, в целом он и был неплохим парнем, когда не маршировал на холоде с пустым желудком.

Руш выглядела довольнее всех. Так, пожалуй, и должен выглядеть человек, который выгодно продал одежду бывшего соратника. Я не уточнял, сняли ли Амила с дерева и хоронят ли висельников в земле.

В случае с Восходами я был уверен: продали и веревку, а парня оставили у корней.

– Все сгодится, да?..

Меня не услышали.

Отряд потерял берега. После того как мы сбыли почти все, что набрали в походе, лишнее золото вскружило головы. Капрал явно намеревался просадить всю прибавку в эту же ночь, а остальные…

– Подавай, подавай, чего уснул, скряга! Мы тут вообще-то платим. – Голос у Руш охрип вовсе не от простуды. Она любила поторапливать и распоряжаться, а в забегаловке стоял такой гам, что я еле слышал собственные мысли.

Наверное, люди без совести живут в Воснии лучше всех. И болезни с них сходят, надолго не цепляясь, – может, оттого, что подобное соседство испортит кого угодно.

– И мне нешите, мать вашу, – Бун соревновался с оторвой.

Восходы как чума заполонили каждую харчевню у восточных ворот. Прежде чем мы нашли, где присесть, пришлось распрощаться с пятью очагами. В двух из них гремела драка.

По крайней мере, здесь наливали из бочки, а не из-под полы.

Пульрих подровнял бороду, и я теперь хорошо отличал братьев. К тому же сегодня было легче: Васко остался охранять вещи, вытянув плохую карту.

– Вы заметили? – Пульрих заговорщически наклонился к столу. – Да они рады любому, кто готов приплатить! И не ведают, кого мы обобрали…

Он усмехнулся, посчитав себя остроумным. Учитывая, сколь пьяны были солдаты в зале,