Так хорошо горели только срубы и соломенные крыши.

– Та не, – отмахнулся солдат и начал переминаться с ноги на ногу, – это ж деревня, как ее… Заречье? Прилесье? Тьфу!

– Камень, – произнес я осипшим голосом.

– Где? – спросил солдат и поглядел под ноги, а я уже двинулся к нашей кавалерии. – Какой камень?!

Кажется, он еще пытался спрашивать, куда я ушел, будто потерял глаза на дороге.

Солдаты. Победители, мать их.

– Зачем?! – я начал с первого всадника, не размениваясь на приветствия.

Бастард зевнул и потер глаза.

– Ты это мне? – не сразу сообразил он.

Я подошел ближе, выдохнул, вспомнил приличия:

– Могу ли я узнать, по чьему приказу спалили село?

– Что? – Бастард явно ни черта не понял. Все повернулись в мою сторону, вылупив глаза.

Я резко ткнул пальцем в сторону смога над лесом.

– А, – всадник безразлично пожал плечами. – Это не мои. Спроси Митыгу. Его парни вчера ходили на восток.

Бастард как посмотрел на лес, так же и отвернулся, не изменившись в лице. Будто ничего и не случилось. Будто все так, как должно быть. А может, так оно всегда и бывало в Восходах.

Пегая кобыла прошла мимо, я не сдвинулся с места.

– Так им и надо, – проворчал кто-то у меня за спиной.

Я резко обернулся. Три десятка тылов – пойди угадай, кто это сказал.

«На их месте могли быть ваши семьи», – хотелось крикнуть мне вслед. Но я не знал, есть ли у таких уродов семьи. А если и есть, будут ли о них переживать.

– Это не поход, а чертова резня, – выругался я и отправился в хвост войска.

Парней Митыги легко узнать по громкому смеху, гонору, развязной походке. Они сбивались в стаю из животного чутья: по отдельности никто из них ни черта не стоил.

Я встал перед ними, стараясь не выдать злости. Не здоровался, перешел сразу к делу:

– По чьему приказу сожгли село?

Увальни замедлили шаг. В одной из телег отряда лежали детские вещи. Громила с широченными плечами фыркнул и отмахнулся:

– Какое еще село? Ты о чем, приятель?

Когда отребье записывает в приятели – дело совсем дрянь.

– Камень, – я опять указал в сторону леса.

– Кто ж камни жечь будет? Ниче не понимаю, – озадачился самый молодой из отряда.

– Это название села, – почти прорычал я.

Увальни наконец-то посмотрели на дым. Громила протянул:

– А-а-а, я-то думаю! Какие приказы? Чего их там ждать-то?

– Ага, ага. Состаришься, – закивал его сосед. – Пришли, проучили энтих…

Я растерялся:

– Но… зачем? Разве мы не получили все, что могли?

Слишком сложные вопросы увечили воснийские лица. Первым сообразил тот, что вел мула с телегой:

– Не, а чегой они заврались? Теперича будут знать! Коли есть зерно, так говори, куда упрятал. Верно я говорю?

Увальни Митыги во всем подпевали друг другу. Во всякой низости. И здесь не оплошали.

Я не спрашивал: «Откуда вы узнали, что в селах лгут?» Чего тут спрашивать. Вот он я, стою рядом. Победитель.

Может ли вообще на войне быть другая слава? Как ни старайся, все равно выйдешь палачом. Я молча стоял и смотрел на парней Митыги. Не находил слов.

– Кажись, кто-то недоволен, – буркнул увалень своему соседу. Верх сообразительности.

Семеро крепких ублюдков. Плохое число, паршивый расклад. Зачем я пришел сюда? Читать проповедь, получить извинения за смерть незнакомых мне крестьян? Очистить свое имя? Объяснить, что кто-то должен возделывать землю, чтобы эти ублюдки могли повоевать?

– Дело ясное, – мрачно сплюнул себе под ноги восниец с крупной ряхой. – Над было тебе с нами держаться, так бы и перепало. Теперь уж поздно…

Держаться с этими ублюдками? Да между нами – пропасть! Как управлять такими людьми? Людьми ли?..

– С твоим капралом и старика не вздернешь без спросу, – кивнул старший из отребья, – не свезло тебе.

– Гвон, да? Отец у него при храме жил, вот и чудной…

Когда-то я презирал пьянство. В те времена я еще не был знаком с воснийской солдатней. Правая рука лежала слишком близко к керчетте. Я увел ее в сторону.

«Никакой чертовой спешки. Ничего хорошего из спешки еще не выходило. Я не дурак и усвоил уроки Воснии. Сейчас я уйду и…»

Один из ублюдков подошел ко мне и по-хозяйски похлопал по плечу. Грязной рукой, которой убивал безоружных.

– Не кисни. По пути два села обещали. Там баб еще больше, говорят.

Надо было уходить прочь. Ноги меня совершенно не слушались. Да и слов не нашлось.

Как долго я буду жить немым?

– Бабы-то ладно, а вот их дочки…

Я схватил чужую руку и повернул так, что в локте хрустнуло.

– А-а-и-и!

Скоты в человеческом облике падали на землю так же, как и простые люди, стоило им что-нибудь вывихнуть или сломать.

– Ты че, ты че творишь-то?! – рябой сосед закричал не от боли. Я исправил это дело – разбил ему лицо локтем.

От меня отшатнулись.

– Да вы хуже сраных палачей! – я повысил голос, отпихнул от себя еще одного ублюдка.

Стало легче. Как легко говорить то, что крутится на языке! Я успел глубоко вдохнуть, почувствовать вкус свободы. Той жизни, о которой мечтал.

И как сложно, мать его, принимать последствия.

– Ну, сука, – хрустнул кулаками увалень, который вблизи оказался чуточку шире, чем мерещилось издалека. – Ты отсюда по земле ползти будешь…

Меня обошли с четырех сторон. Кажется, я успел ударить еще пару раз – в ухо и по челюсти – до того, как увидел сначала землю, потом небо, а затем – темноту.

Через глухой стук ударов я услышал только одну фразу:

– И этот чудной: каков капрал, таковы у негой и люди…

Боль под ребрами, удары по хребту и воснийская пыль в ноздрях. Темень, проблески света и чужие сапоги. Ничего хорошего не выходило из спешки.

Кто-то свистнул так громко, что в ушах зазвенело. Я прикрыл лицо рукой, но драка уже кончилась.

– Ой-ой, – испуганно охнули за моей спиной.

Отдышавшись, я приподнялся с земли и увидел ноги знакомой кобылы. Пегая, а значит…

– Вам что, устав не писан? – заносчиво спросил бастард.

Увальни Митыги чуть разошлись. Разошлись, качаясь, будто выпили. Все кругом плыло. Один из ублюдков оправдывался, вытянув руки вдоль тела.

– Милорд… э-э… да мы тут, видите ли…

– Вижу. Прочь! – Всадник положил ладонь ближе к оружию.

Может, дело было вовсе не в «милорде» и не в отличном клинке на его поясе. Бастард заявился не один. Увальней как ветром сдуло. Я хотел подняться с земли легко