– Так я и предполагал,– вздохнул он и положил сканер экраном передо мной.

– Что – совсем безнадежна?– расстроенно спросила я.

– Всё можно исправить. Главное – твое желание,– уверенность в его тоне немного воодушевила.– Для начала я дам тебе методику работы с дыханием. Начиная с сегодняшнего дня и каждый день с небольшими перерывами, ты должна тренироваться. Дари, каждый день. Весь день.

Я клятвенно закивала.

– Главное, при тренировке все время думать о том, что тебя больше всего тревожит. Вспоминать, моделировать ситуацию напряжения или находиться в этой ситуации, скажем, с кем-то из близких… При споре, при очередной лжи. С чужими практиковаться во лжи, но безобидной, в той, в которой тебя не захотят уличить. Понимаешь, о чем я?

Я снова закивала.

– Можешь привести пример?

Я растерянно пожала плечами.

– Тебя спросят, как дела, а ты ответишь, что болит голова, в то время как она у тебя не болит. Это достаточно ясно?

Я почувствовала себя глупой школьницей и виновато опустила глаза.

– Не переживай,– усмехнулся Джон.– На первом уроке у всех голова кругом. Вот, когда даешь такие ответы, и практикуй дыхательную методику. Сейчас покажу, как это работает.

Джон дал четкую простую инструкцию, как нужно концентрироваться на дыхании, какие мышцы в теле должны быть задействованы, как понять, что я правильно дышу. Он задал вопрос, на который я должна была дать ложный ответ, и попросил выполнить его инструкции как можно точнее: дышать в определенном ритме и паузами, смотреть прямо ему в глаза, не дергать руками, не прикусывать и не кривить губы, не наклонять головы, не повышать и не снижать тон голоса. На четвертый раз я не уловила мигание сканера, и это настолько обнадежило, что я поклялась за оставшееся до прихода комиссии время ни на минуту не оставлять тренировки.

Джон ушел, так и не поужинав. Хворостовы терпеливо ждали меня в столовой.

– Ну… что?– нетерпеливо заерзала Лада на стуле.

– Думаю, справлюсь…

– Конечно справишься!– ободрила Светлана и подвела меня к столу.– Садись, поешь.

– Я только чаю…

– Я налью,– радостно вскочила Лада и принесла чашку с дымящимся чаем.– Только больше не плачь. А то я смотреть на тебя не могу…

– Я сама на себя смотреть не могу,– призналась я и ссутулилась. Кажется, все беды мира сейчас легли на мои плечи.– Я размякла. А ведь никогда не была романтиком: ухаживания, подарки, платья, кудри… Нечего было и начинать…

– Ну вот опять ты!– возмутилась Лада.

– Лада,– окликнул Борис,– идем-ка со мной…

Подруга недовольно фыркнула, поморщила носом и пошла за отцом.

Светлана подвинулась ко мне и взяла под руку.

– В романтике нет ничего плохого. Она делает жизнь ярче…

– Настолько яркой, что ослепляет и оглушает?– выдохнула я, чувствуя, как слезы снова щекочут ресницы.

– Просто тебе попался не тот мужчина,– погладила по голове Светлана.– Хотя вон, Лада, хоть и прихорашивается, да тоже сплошная практичность и расчёт.

– Я раньше не понимала этого. Но, видно, так гораздо безопаснее: не разочаруешься.

– Да-а,– тяжело вздохнула Светлана.– Жизнь, как она есть. Тут и не знаешь, как лучше…

– Ненавижу этот мир!– выдавила я и зажмурилась, чтобы не заплакать. Нужно идти домой, а нельзя, чтобы кто-то заподозрил, что я плакала.

– Не надо ненавидеть этот мир, Дари,– обняла Светлана.– Мир ни плох, ни хорош, он такой, какой есть.

– Да, мама с вами не согласилась бы,– горько усмехнулась я, шмыгая носом.

– Ты окончательно решила, что ничего не скажешь ей?

– Да. Не хочу подвергнуть её таким пыткам. Даже папа не сумеет её успокоить. А впереди ещё и Софья с Марьей. Она не выдержит,– глубоко вдыхая, чтобы успокоиться, ответила я.

– Что ж, это твоё решение. Мы его принимаем. Запомни одно: мы тебя поддержим и поможем, насколько это будет возможным. Только не делай глупостей. Хорошо?

Я подняла глаза на Светлану и обвела её лицо благодарным взглядом. Все они так много делали для меня, рисковали собой. Это настоящее, за что стоит бороться и чем дорожить! Почему так не могло быть с другими?

В следующие дни все мои усилия, направленные на тренировки, показались бессмысленными. Это было сложнее, чем я представляла. В первый вечер Джон задал мне простой вопрос, и моя ложь ничего не значила, поэтому я увидела нужный результат на сканере. Но на последующих тренировках Джон говорил только о Босгорде и о том, что меня ждет, и всё шло кувырком: я была напряжена до предела, от дыхательных упражнений кружилась голова, а мысли путались. Я не могла одновременно думать, дышать, следить за выражением лица, движениями тела в зеркале и лгать. Джон намеренно создавал ситуации, где я должна была солгать кому-то чужому в чем-то серьезном. Персонал чайной, медицинский персонал, когда я провожала его после обеда на работу, с прохожими по пути. Но всё это оказалось попросту невозможным. Не знаю, замечали ли ложь те, кому я лгала, но сканер Джона выдавал положительный результат.

Я не сдавалась, но была на грани. Я начинала дышать утром, когда просыпалась, и заканчивала тренировку ночью, когда глаза слипались от усталости. Я лгала себе перед зеркалом, тренируясь дышать, лгала всем домашним по любому вопросу, тренируясь дышать… И в тот момент, когда заметила, что на меня посмотрели, как на сумасшедшую, прекратила экспериментировать. Они не понимали, что я лгу, но видели, что безумно напряжена и веду себя неестественно.

Я понимала, что что-то делаю не так, и дом – это не то место, где нужно тренироваться, по крайней мере, не разобравшись. Я стала уходить на весь день к Ладе. И подруга, и Светлана успокаивали, что все так и должно быть, что это только начало, но время катастрофически заканчивалось.

На пятой встрече я отчаянно призналась Джону, что у меня не получается дышать без напряжения, но он терпеливо объяснял, что я делаю не так. На седьмой день синхронной тренировки с Джоном у зеркала я вдруг полностью осознала, что неправильно дышу. От этого у меня головные боли, напряжение в мышцах и утрата контроля над остальными показателями – выражением лица, руками, осанкой.

Босгорд, как и прежде, посылал подарки через курьера, которого я научилась встречать раньше родителей и сестер, чтобы сразу же выбросить всё в мусорный контейнер. Он писал с раздражающим постоянством: утром, в обед и перед сном. Я была учтивой, но краткой. Дала понять, что соседи заметили странные приходы курьеров, и мне страшно получить предупреждение о нарушении кодекса, поэтому до окончания торгов не стану больше принимать его подарки. Он согласился. Но писать откровения не перестал.

Мне не хватало Пауло. А ему совсем было некогда общаться со мной. Он писал, но не слишком часто, даже походило на формальность. Да и я из-за подавленности не слишком-то проявляла активность. Но его оправдывало то, что он работал на свой авторитет, отвлекаться на друзей у него не было времени. Да и что я могла ему написать? Что мне плохо, страшно, что в отчаянии? А причина? Я не могла рассказать ему, в чем дело, не так… не в чате, да и вообще… а значит, и о своем состоянии не следовало упоминать. Вот я и варилась в мутном бульоне.