Было почти одиннадцать. Тело еще не перенесли вниз для прощания, потому что служащие похоронной конторы, подвыпив по соседству у виноторговца, все никак не могли справиться с траурными драпировками. Из любопытства Октав пошел посмотреть. Арку уже перегородили широким черным полотнищем, но декораторам еще предстояло закрепить дверные портьеры. Возле дома, на тротуаре, глазели по сторонам и болтали служанки; а Ипполит в глубоком трауре с важным видом торопил работы.

– Да, сударыня, – говорила Лиза худой женщине, вдове, уже с неделю служившей у Валери, – это ей никак не поможет… Вся округа знает ее историю. Чтобы быть уверенной, что ей достанется доля в наследстве старика, она прижила этого ребенка с одним мясником с улицы Сент-Анн, потому что муж должен был со дня на день помереть… Но вот муж еще живехонек, а старик-то ушел. Видали? Здорово она преуспела со своим сопливым мальчонкой!

Вдова брезгливо кивала:

– И поделом! Это ей за ее непристойное поведение… Ни за что у нее не останусь! Нынче утром я потребовала расчет за неделю. Если бы этот маленький изверг Камиль не умудрялся какать прямо у меня в кухне!

Но Лиза уже убежала расспросить Жюли, которая спустилась, чтобы передать Ипполиту какое-то распоряжение. Затем через несколько минут она снова вернулась к служанке Валери.

– В этом темном деле никто ничего не понимает. Мне кажется, ваша хозяйка могла бы не заводить ребеночка, а прежде дать муженьку издохнуть. Потому что, говорят, они там, наверху, все еще ищут старикову кубышку… Кухарка говорит, что они там все сами не свои и лица у них такие, будто еще до вечера они передерутся.

Подошла Адель с маслом на четыре су, спрятанным под передник, потому что госпожа Жоссеран велела ей никогда не показывать купленной провизии. Лиза захотела посмотреть, а потом злобно обозвала ее дурехой. Стоило ли спускаться ради масла на четыре су! Ну уж нет, она бы заставила своих скупердяев получше ее кормить, иначе она бы сама наедалась прежде них; да-да, маслом, сахаром, мясом – вообще всем. Вот уже некоторое время другие служанки исподволь подталкивали Адель к бунту. И она уже начала поддаваться. Девушка отломила кусочек масла и тотчас съела его, без хлеба, чтобы не выглядеть перед ними трусихой.

– Может, поднимемся? – спросила она.

– Нет, – ответила вдова, – я хочу посмотреть, как его понесут. Ради этого я отложила одно поручение.

– Я тоже, – подхватила Лиза. – Говорят, он страшно тяжелый. Если они его уронят на своей роскошной лестнице, то-то будет убытка!

– А я поднимусь, лучше мне его не видеть, – продолжала Адель. – Вот уж спасибо! Чтобы мне снова, как в прошлую ночь, снилось, будто он волочит меня за ноги и мелет всякую чушь, что, мол, от меня одна грязь.

Она ушла под насмешки двух других служанок. В комнатах прислуги, на самом верху, всю ночь потешались над кошмарами Адель. Впрочем, чтобы не оставаться в одиночестве, служанки оставили двери своих каморок открытыми; а один кучер, этакий шутник, вырядился привидением, так что в коридоре до утра раздавались повизгивания и сдавленный смех. Поджав губы, Лиза сказала, что припомнит ему это. Хотя повеселились-то они славно!

Сердитый голос Ипполита вернул их внимание к драпировкам. Утратив свою степенность, он орал:

– Чертовы пьяницы! Вы вешаете его вверх ногами!

И верно, драпировщик как раз норовил прикрепить полотнище с вензелем усопшего головой вниз. Впрочем, черные драпировки с серебряным галуном были на месте; оставалось только прикрепить розетки, когда у входа в дом появилась ручная тачка с жалким скарбом. Ее толкал какой-то мальчишка, позади, помогая ему, шла высокая бледная девица. Консьерж Гур, который беседовал с приятелем из лавки канцелярских товаров напротив, бросился им наперерез и, несмотря на торжественность своего траура, взвизгнул:

– Эй, эй! Куда это вы?.. Ты что, не видишь, дурень!

Высокая девица вмешалась:

– Знаете ли, сударь, я новая жиличка… Это мои вещи.

– Никак нельзя! Завтра! – в бешенстве выкрикнул консьерж.

Та ошеломленно посмотрела на него, потом заметила драпировки. Очевидно, эти плотно занавешенные ворота поразили ее. Но она овладела собой и возразила, что не может же она оставить свои вещи на мостовой. Тогда Гур грубо спросил:

– Вы ведь башмачница, верно? Та, что сняла каморку наверху… Еще одна причуда домовладельца! И все ради каких-то ста тридцати франков, мало хлопот у нас было со столяром!.. А ведь он обещал мне не сдавать больше рабочему люду. И что же? Снова-здорово! Все сначала, да еще женщина! – Потом он вспомнил, что господин Вабр умер. – Как видите, домовладелец как раз умер, и, если бы он скончался неделей раньше, вас бы тут не было, это как пить дать!.. Так что поторапливайтесь, пока не спустили гроб!

В крайнем раздражении он сам толкнул тележку, которая устремилась под драпировки, те разошлись и снова сомкнулись. Высокая бледная девица исчезла в этой черной дыре.

– Вот уж вовремя! – заметила Лиза. – Повезло ей попасть прямехонько на похороны! Уж я бы взгрела этого консьержа!

Но тут же умолкла, заметив поблизости Гура, который был грозой служанок. Дурное настроение консьержа было вызвано тем, что, как предсказывал кое-кто, дом попадет в руки Теофиля и его супруги. Сам бы он охотно выложил из собственного кармана сотню франков, лишь бы только его хозяином сделался господин Дюверье – тот хотя бы советник. Об этом он как раз и рассуждал с соседом-торговцем. Тем временем народ начал выходить. Госпожа Жюзер улыбнулась Октаву, присоединившемуся на улице к Трюбло. Затем появилась Мари и с интересом задержалась посмотреть, как устанавливают козлы для гроба.

– Занятные эти жильцы с третьего этажа, – говорил Гур, подняв глаза к закрытым ставням. – Вечно у них все наособицу… Три дня назад укатили в путешествие.

В этот момент, заметив кузину Гаспарину, которая принесла венок из фиалок – знак внимания архитектора, желавшего сохранить добрые отношения с семейством Дюверье, Лиза спряталась за спиной вдовы.

– Ну и ну! – воскликнул хозяин писчебумажной лавки. – Недурно устроилась эта вторая госпожа Кампардон!

Он простодушно назвал ее именем, которым Гаспарину окрестили все поставщики квартала. Лиза хихикнула. И тут, какая досада! Служанки сообразили, что тело уже спустили. Стоило торчать на улице, глупо разглядывая драпировки! Они бросились в подъезд; четверо мужчин уже выносили гроб из вестибюля. От драпировок там было темно, в белесом дневном свете виднелся тщательно вымытый с утра двор. Только малышка Луиза, которой удалось проскользнуть за госпожой Жюзер, побледнев от любопытства, вставала на цыпочки и изо всех сил таращила глаза. Носильщики пыхтели и отдувались под лестницей, позолота и искусственный мрамор которой при проникшем сквозь матовые стекла мертвенном свете приобретали какую-то леденящую величавость.

– Так и помер, не получив квартирной платы! – зло пошутила Лиза, которая ненавидела собственников, как и положено простой парижской девчонке.

Тут госпожа Гур с трудом поднялась с кресла, к которому была прикована. Из-за больных ног она не могла пойти в церковь, поэтому Гур посоветовал жене не пропустить, когда домовладельца понесут мимо нее, и отдать ему последний долг. Так уж положено. Она в траурном чепце доковыляла до двери и, когда гроб проплывал мимо, поклонилась хозяину.

Во время отпевания доктор Жюйера демонстративно не стал входить в церковь. Впрочем, там и без него было так людно, что некоторые предпочли остаться у входа. Было очень тепло, стоял прекрасный июньский день. Курить на паперти они не могли, поэтому разговор зашел о политике. Из открытых дверей церкви, где среди черных драпировок мерцали свечи, порой вырывались мощные звуки органа.

– Слышали, на следующий год господин Тьер выставляет свою кандидатуру от нашего избирательного округа, – озабоченно сообщил Леон Жоссеран.

– Неужели? – отреагировал доктор. – Но вы-то за него голосовать не станете, вы же республиканец?

Молодой человек, взгляды которого становились все более умеренными, поскольку мадам Дамбревиль все чаще выводила его в свет, сухо ответил: