Шрифт:
Закладка:
– Он был там? – резким голосом спросила она.
– Да, сударыня.
– Ну, так что же произошло?
– Эта особа, сударыня, бросила его, прихватив всю обстановку… Я обнаружил его среди голых стен, со свечкой в руке.
Клотильда безнадежно махнула рукой. Она все поняла. На ее прекрасном лице появилось выражение отвращения и отчаяния. Мало того что отец вот-вот умрет, так надо же, чтобы это несчастье послужило предлогом для примирения с мужем! Она прекрасно знала: теперь, когда она совершенно беззащитна, Огюст повиснет на ней и, добросовестно относясь к своему долгу, в том числе и супружескому, заранее содрогалась при мысли о том, что не сможет избежать омерзительной обязанности. Госпожа Дюверье взглянула на рояль. Глаза застилали слезы, она только и смогла вымолвить Октаву:
– Благодарю вас, сударь.
И они вдвоем направились в спальню господина Вабра. Сильно побледневший Дюверье слушал доктора Жюйера, который вполголоса сообщал ему о состоянии больного. У старика тяжелый апоплексический удар; возможно, он протянет до завтра; однако на большее надеяться не приходится. В этот момент как раз появилась Клотильда; услышав этот приговор, она, прижимая к глазам скомканный и уже мокрый от слез платок, опустилась на стул. Однако нашла в себе силы спросить у доктора, сможет ли ее бедный отец хотя бы прийти в сознание. Доктор сомневался, но, словно догадавшись, что имеет в виду госпожа Дюверье, выразил надежду, что господин Вабр уже давно привел свои дела в порядок. Тут Огюст, который мысленно все еще пребывал на улице Серизе, как будто очнулся. Он взглянул на жену, а потом ответил, что господин Вабр о своих намерениях никому не сообщал. Так что лично он ничего не знает, разве что тесть обещал не забыть их сына Гюстава, особо упомянув его в завещании, чтобы отблагодарить супругов Дюверье, которые поселили его у себя. В любом случае, если завещание существует, оно будет найдено.
– Родные оповещены? – спросил доктор Жюйера.
– Ах, боже мой, нет! – пробормотала Клотильда. – Для меня это стало таким ударом!.. Моей первой мыслью было послать за мужем.
Дюверье снова взглянул на нее. Теперь они поняли друг друга. Он медленно приблизился к постели и вгляделся в господина Вабра, который лежал неподвижно, как труп, с проступающими на лице желтыми пятнами. Пробило час ночи. Доктор сказал, что ему пора, что он уже испробовал все имеющиеся средства и больше ему здесь делать нечего. Завтра он придет с утра пораньше. Он уже выходил в сопровождении Октава, когда госпожа Дюверье окликнула молодого человека.
– Подождем до завтра, не так ли? – сказала она. – Вы под каким-нибудь предлогом пришлете ко мне Берту; я позову Валери, а уж они сообщат моим братьям… Ах, бедные, пусть уж они эту ночь поспят спокойно! Довольно и нас двоих для бдения подле больного.
И Клотильда с мужем остались одни возле умирающего, от хрипов которого, казалось, содрогался воздух в спальне.
XI
Когда на следующий день, в восемь утра, Октав спустился из своей комнаты, он был сильно удивлен тем, что весь дом в курсе вчерашнего удара и безнадежного состояния домовладельца. Впрочем, сам больной никого не интересовал: все обсуждали судьбу его наследства.
Пишоны пили шоколад в своей маленькой столовой. Жюль окликнул Октава:
– Подумайте только, какая суета начнется, если он так и умрет! Чего мы только не насмотримся… Завещание есть, вы не знаете?
Не отвечая, молодой человек поинтересовался, кто принес новость. Мари узнала об этом от владелицы булочной; хотя благодаря прислуге слух уже и так разнесся по этажам и даже по всей улице. Мари шлепнула Лилит, окунувшую пальцы в чашку с шоколадом, и сказала:
– Ох уж эти деньги!.. Вот бы он позаботился оставить нам по одному су с каждых пяти франков. Так нет же, можно не беспокоиться! – И крикнула вслед уже уходившему Октаву: – Я прочла ваши книги, господин Муре… Не желаете забрать?
Октав уже торопливо сбегал по лестнице: молодой человек вспомнил, что пообещал госпоже Дюверье прислать к ней Берту прежде, чем кто-нибудь разболтает новость. На четвертом этаже он столкнулся с выходившим из квартиры Кампардоном.
– Стало быть, – сказал тот, – ваш хозяин получает наследство. Мне тут такого порассказали: будто бы у старика почти шестьсот тысяч франков плюс этот дом… Еще бы! У Дюверье он ничего не тратил, да и в вывезенной из Версаля кубышке у него оставалось прилично, это еще если не считать двадцати с чем-то тысяч франков дохода с жильцов… Каково, а? Завидный куш, особенно всего на троих!
Продолжая говорить, он спускался вслед за Октавом. Но на третьем этаже они повстречались с госпожой Жюзер, которая возвращалась с улицы, куда вышла глянуть, чем же занимается по утрам ее юная служанка Луиза – отправится за молоком, и ищи-свищи! Конечно же, госпожа Жюзер оказалась очень хорошо осведомлена и мгновенно включилась в беседу.
– Никто не знает, как он распорядился, – прошептала она со свойственной ей кротостью. – Как бы чего не вышло…
– Пустое! – весело возразил архитектор. – Я был бы не прочь оказаться на их месте. Это не затянется… Делят все на три равные части, каждый берет свою – и прости-прощай!
Госпожа Жюзер перегнулась через перила, подняла голову, убедилась, что на лестнице пусто, и, понизив голос, наконец произнесла:
– А что, если они не найдут того, чего ожидают?.. Об этом поговаривают…
Архитектор вытаращил глаза. Потом пожал плечами. Да бросьте! Выдумки! Папаша Вабр был старый скряга, который хранил свои сбережения в чулке. И Кампардон двинулся дальше, потому что у него была назначена встреча с аббатом Модюи в церкви Святого Роха.
– Моя жена на вас жалуется, – уже спустившись на три ступеньки и обернувшись, бросил он Октаву. – Вы уж заходите время от времени поболтать с ней.
– А мною вы и вовсе пренебрегаете! – подхватила госпожа Жюзер. – Я-то думала, что хоть немножко вам нравлюсь… Когда вы придете, я угощу вас ликером с островов – о, это что-то дивное!
Октав пообещал как-нибудь заглянуть и поспешил в вестибюль. Но прежде чем добраться до выходившей под арку маленькой двери магазина, ему пришлось еще миновать стайку служанок, которые уже делили состояние умирающего. Столько-то госпоже Клотильде, столько-то господину Огюсту. Столько-то господину Теофилю. Клеманс решительно называла суммы; они были ей прекрасно известны, потому что она слышала об этом от Ипполита, а тот видел деньги в ящике бюро. Впрочем, Жюли с ней не соглашалась. Лиза рассказывала, как ее первый хозяин, совсем старик, ловко околпачил ее:
– Помер и даже грязного белья не оставил.
Разинув рот и безвольно свесив руки, Адель слушала эти сказки о наследстве и представляла себе высокие столбики пятифранковых монет, рассыпающиеся прямо у нее перед глазами. А рядом, стоя на тротуаре, Гур со степенным видом беседовал с хозяином лавки канцелярских товаров. Для него владелец дома уже не существовал.
– Я, к примеру, – говорил он, – хочу знать, кто получит дом… Они все поделят, прекрасно! Но дом-то они не могут разрезать на три части.
Октав наконец вошел в магазин. Первой, кого он увидел, оказалась сидевшая за кассой госпожа Жоссеран, уже причесанная, подкрашенная, затянутая и во всеоружии. Рядом с ней Берта, в очаровательном утреннем пеньюаре, явно спустившаяся в спешке, выглядела очень взволнованной. Заметив Октава, они умолкли, а госпожа Жоссеран грозно взглянула на него.
– Так-то, сударь, – сказала она, – вы преданы своим хозяевам?.. Вы столковались с недругами моей дочери.
Октав хотел оправдаться, рассказать, как было дело. Но мамаша не дала ему даже рта раскрыть, обличила его в том, что он провел ночь с Дюверье в поисках завещания, чтобы вписать туда что-то. Не понимая, какой ему в этом интерес, молодой человек рассмеялся, а она подхватила:
– Да уж, какой интерес… Одним
