Шрифт:
Закладка:
– Вы опять навязываете мне Бальзака, – заметила она, взглянув на книги, которые он ей предложил. – Нет уж, заберите… Это слишком похоже на жизнь.
Когда Мари протянула ему томик, он схватил ее за руку и хотел втащить в комнату. Ее интерес к смерти развлек его; она показалась ему занятной, более живой и желанной. Мари это поняла, снова зарделась, вырвала руку и убежала, бросив на прощание:
– Спасибо, господин Муре… До скорой встречи на похоронах.
Уже одевшись, Октав вспомнил о своем обещании заглянуть к госпоже Кампардон. У него еще оставалось два часа – похороны были назначены на одиннадцать, и он решил использовать это время, чтобы нанести несколько визитов в доме. Роза приняла его в постели; он извинился, что пришел не вовремя; но ведь она сама позвала его. Он так редко навещает их, она даже рада, что может немного отвлечься.
– Ах, знаете ли, милый юноша, – тут же заявила госпожа Кампардон, – это ведь я должна была бы лежать там, в гробу!
Да, повезло домовладельцу – он покончил счеты с жизнью. Но когда Октав, удивленный, что она пребывает в столь меланхолическом настроении, спросил, уж не стало ли ей хуже, Роза ответила:
– Нет, благодарю. Все по-прежнему. Только порой я чувствую, что с меня довольно… Ашиль был вынужден поставить себе кровать в кабинете, потому что меня раздражало, когда он по ночам ворочался в постели… А Гаспарина, знаете ли, по нашей просьбе решилась уйти из магазина. Я очень ей благодарна, она так трогательно за мной ухаживает!.. Господи, да меня бы уже не было без всей той заботы, которой я окружена!
Тут как раз с покорностью бедной родственницы, низведенной до положения прислуги, Гаспарина принесла госпоже Кампардон кофе. Она помогла кузине приподняться, подложила под спину подушки и подала завтрак на небольшом подносе, покрытом салфеткой. И та, полулежа на отделанном кружевами белье в вышитой ночной блузе, с аппетитом поела. Госпожа Кампардон выглядела очень свежей, даже как будто помолодевшей, и очень хорошенькой с этой белоснежной кожей и светлыми спутанными кудряшками.
– Нет, с желудком все в порядке, моя болезнь не в желудке, – повторяла она, обмакивая в кофе ломтики хлеба.
В чашку упали две слезинки, и Гаспарина ворчливо сказала:
– Если ты будешь плакать, я позову Ашиля… Чем ты недовольна? Разве ты здесь не королева?
Госпожа Кампардон покончила с завтраком; оставшись вдвоем с Октавом, она успокоилась. Из кокетства Роза снова заговорила о смерти, но на сей раз бархатистым веселым голосом женщины, которая утром нежится в теплой постели. Господи, она все-таки умрет, когда настанет ее черед; хотя близкие правы, она вовсе не чувствует себя несчастной и может позволить себе жить, ведь они избавляют ее от стольких тягот жизни. И она опять погрузилась в свое бесполое самолюбование идола.
Заметив, что молодой человек встает, Роза добавила:
– Заходите почаще, договорились?.. Развлекайтесь, не слишком грустите на этих похоронах. Почти каждый день кто-то умирает, к этому надо привыкнуть.
На той же площадке, у госпожи Жюзер, дверь Октаву открыла Луиза, молоденькая служанка. Она проводила его в гостиную, некоторое время, хихикая, поглядывала на него, а затем сообщила, что хозяйка заканчивает свой туалет. Впрочем, тут же появилась и сама госпожа Жюзер, одетая во все черное; в трауре она выглядела еще более гибкой и изящной.
– Я была уверена, что нынче утром вы придете, – удрученно вздохнула она. – Я всю ночь в бреду видела вас… Невозможно уснуть, понимаете, когда в доме покойник.
И она призналась, что ночью трижды вставала, чтобы заглянуть под кровать.
– Надо было позвать меня, – дерзко пошутил молодой человек. – Вдвоем в постели не страшно.
Она очаровательно смутилась:
– Замолчите, это скверно!
И приложила ладонь к его губам. Разумеется, ему пришлось поцеловать ее ручку. Тогда, смеясь, будто ей щекотно, она растопырила пальцы. Однако возбужденный этой игрой Октав попытался идти дальше. Он схватил ее, прижал к своей груди, она даже не попыталась высвободиться, и он выдохнул ей на ухо:
– Но почему же вы не хотите?
– О, во всяком случае, не сегодня!
– Почему не сегодня?
– Но с этим покойником там, внизу… Нет-нет, я не смогу.
Он еще сильнее стиснул ее в объятиях, она не вырывалась. Жаркое дыхание обжигало лица.
– Так когда же? Завтра?
– Никогда.
– Но ведь вы свободны, ваш муж повел себя столь дурно, что вы ничем ему не обязаны… А? Или вы опасаетесь забеременеть?
– Нет, я не могу иметь детей, так сказали врачи.
– Если так, и нет никакого серьезного препятствия, было бы глупо…
И он попытался овладеть ею. Очень гибкая, она выскользнула из его объятий. Затем сама обняла его так, что он не мог шевельнуться, и своим бархатным голосом прошептала:
– Все, что угодно, только не это!.. Слышите, это – никогда! Никогда! Я скорее умру… Я так решила, господи! Я поклялась перед Богом; впрочем, вам об этом знать не обязательно… Неужели вы столь же грубы, как другие мужчины, которых ничто не удовлетворит, если им кое в чем отказать. Однако вы мне очень нравитесь. Все, что угодно, только не это, ангел мой!
Она покорялась, позволяла ему самые смелые и интимные ласки, с неистовой силой отталкивая его, только когда он пытался перейти к запретному действию. И было в ее упорстве что-то от иезуитской сдержанности, страх исповедальни, уверенность в отпущении мелких грехов и боязнь слишком сурового порицания духовника за большой. Были и другие чувства, в которых она не признавалась, поставленные на одну ступень честь и самоуважение, кокетливое желание постоянно держать при себе мужчин и никогда не давать им удовлетворения, утонченное собственное наслаждение, которое она испытывала, позволяя мужчинам осыпать всю себя поцелуями и не допуская высшего блаженства. Она полагала, что это лучше, упорствовала в своем мнении; с тех пор как ее подло бросил муж, ни один мужчина не мог похвастаться, что обладал ею. Она оставалась порядочной женщиной!
– Да, сударь, ни один! Да, я могу ходить с высоко поднятой головой! Сколько бедняжек в моем положении повели бы себя дурно! – Она с нежностью отстранила его и поднялась с кушетки. – Оставьте меня… Я слишком взбудоражена присутствием покойника там, внизу. Мне кажется, весь дом это ощущает.
Впрочем, приближалось время похорон. Госпоже Жюзер хотелось пойти в церковь прежде, чем станут выносить, чтобы не видеть всей этой мрачной кухни. Но, провожая Октава, она вспомнила, что говорила ему о своем ликере; она заставила его воротиться и сама принесла две рюмки и бутылку. Это оказался очень сладкий густой напиток с цветочным ароматом. Когда она пригубила, на ее лице появилось выражение сладкой истомы, как у маленькой лакомки. Она могла бы питаться одним сахаром, сласти с ароматами ванили и розы будоражили ее, как ласка.
– Это нас подкрепит, – сказала она.
В прихожей, когда он
