– Но, господин виконт, как же юный де Блуа сможет управлять отцовскими владениями, будучи умалишённым?

– Это обстоятельство вас смущать никоим образом не должно, как, впрочем, и некоторая торопливость самой церемонии посвящения в рыцари. Конечно, обряд важен, но всё-таки это внешний атрибут. Только от вас самого зависит, каким внутренним содержанием вы наполните своё рыцарское звание! – Он внимательно поглядел мне в глаза. – Ступайте с миром, господин рыцарь, и не забудьте, что вечером я жду вас на пиру!

6

В этот вечер в празднично украшенном замке Транкавеля от многочисленных масляных светильников рябило в глазах. Пылал огонь в огромном камине. Столы, предназначенные для рыцарей и оруженосцев, ломились от яств.

Стол для хозяина и почётных гостей освещали толстые восковые свечи в серебряных подсвечниках.

Я впервые очутился на пиру в качестве рыцаря. Рядом со мной сидели отец и сын де Блуа. К моей радости, они разговаривали между собой и не обращали на меня никакого внимания.

Напротив расположились Эд Бовен из Шатодуна и Брюн де Трап из Люмузена. Оба рыцаря уже были пьяны и громогласны.

Брюн де Трап хвалился, что смог уговорить настоятеля Орейского монастыря, куда он намеревался было поступить послушником, вернуть внесенные в качестве вступительного взноса деньги и сверх того купить ему за счёт монастыря рыцарские доспехи для похода на Святую землю.

– Я пообещал настоятелю, что, вернувшись из похода, обязательно вступлю в его обитель, а если не вернусь, то вместо меня станет послушником мой племянник. Ему нынче исполнилось пять лет!

– Вы молодец, де Трап! Так и должно поступать! Сначала достигнуть цели, а там уже каяться в грехах, которые совершил для этого… – похвалил Эд Бовен и тут же пожаловался: – А у меня в поместье год был неурожайный. Вилланы задолжали мне кучу денег. Да я и сам оказался в таком долгу перед сюзереном, что хоть ложись и помирай… Вот таковым я и сказался. Призвал к себе местного приора и сообщил, что готов завещать все свои владения в пользу обители. Надо только, чтобы монастырь прежде оплатил мои долги! Не могу же я предстать пред очами Спасителя должником! Обрадованный приор тут же отправился в Мармотье к епископу, и тот распорядился мой долг оплатить. Когда же приор вернулся, я заявил, что отправляюсь в поход на Иерусалим… Видели бы вы рожу этого приора! – захохотал Эд Бовен. – Ведь добыча выскользнула из рук, когда он уже подсчитывал прибытки…

Я веселье Бовена не разделял, всё-таки речь шла о святой церкви и её служителе. Такой смех, как учил меня дядюшка, есть «осквернение рта», предатель, открывающий доступ Сатане к нутру человека, и я незаметно перекрестил грудь и живот, дабы спастись от происков лукавого.

Слева от меня виконт Мелюнский Гийом Шарпантье, знаменитый воин, прославившийся во время реконкисты, оживлённо спорил с защитником завтрашнего турнира виконтом Эмери де Шательро. Предметом спора был вопрос, кто завтра будет королевой турнира. Виконт де Шательро настаивал, что королевой изберут его жену Амальбергу де Л’Иль-Бушар, а Гийом Шарпантье склонялся к тому, что королевой должна стать супруга графа Раймунда Эльвира Кастильская.

Я в душе не согласился ни с тем ни с другим, полагая, что единственной королевой турнира имеет право называться только герцогиня Филиппа. Но вслух своё мнение не высказал.

Напрасно я искал взглядом свою Прекрасную Даму – кресло рядом с Гийомом Аквитанским оставалось пустым. И это стало, пожалуй, самым главным разочарованием, ибо в замок Транкавеля я отправился с тайной надеждой снова увидеть Филиппу.

Её супруг, герцог Гийом, был старше меня лет на десять. Круглолицый, с чуть вздёрнутым носом, нервный и порывистый, он любезничал с сидящей рядом Эльвирой Кастильской, что-то шептал ей на ухо. Гийом Аквитанский мог бы показаться красивым, если бы не чрезмерно большие и чёрные, навыкат глаза да тонкие губы, которые он время от времени кривил в язвительной усмешке. Эта усмешка придавала его бледному лицу неприятное, пренебрежительное выражение.

Рядом с благородным и по-королевски выдержанным графом Раймундом герцог явно проигрывал и казался дерзким шутом.

Однако десять лет, которые нас с ним разделяли, он провёл не только за сочинением баллад и песен. Унаследовав герцогский престол, Гийом успешно управлял своим государством. Успел жениться на дочери графа Анжу Ирменгарде и, убедившись, что она бесплодна, отправил её в монастырь в Фонтевро. Теперь вот взял в жены красавицу Филиппу и восседает на месте почётного гостя…

Мои невесёлые раздумья прервал граф Раймунд, предложив выпить за грядущий турнир.

Рыцари, подняв кубки, повскакивали с мест. Зазвучали здравицы в честь зачинщика и защитника турнира.

Музыканты заиграли на флейтах, гитернах и сифонии. Слуги понесли на столы новые блюда.

Я решил воспользоваться случаем и незаметно удалиться.

У выхода из зала беседовали виконт Транкавель и герцог Аквитанский. Виконт подозвал меня и представил герцогу:

– Ваша светлость, рекомендую: граф Джиллермо. Благодаря ему мы избежали смертельной опасности в Пиренеях.

Герцог окинул меня высокомерным взглядом:

– Так вот тот герой, о котором мне рассказывала жена…

Я вспыхнул до корней волос.

Виконт Транкавель похвалил меня:

– Вы знаете, ваша светлость, граф знает наизусть все ваши баллады. Он даже перевёл некоторые на испанский и латынь. На мой взгляд, получилось совсем недурно.

– Ах вот как! – вскинулся герцог, посмотрев на меня с некоторым интересом. – Даже я не помню наизусть всех своих сочинений… Мы должны немедленно услышать ваши переводы, граф!

Уши мои продолжали пылать. По дороге к Каркасону я действительно прочёл виконту один из своих переводов. Но не считал его совершенным и достойным слуха прославленного автора. Однако герцог настаивал, и я, извинившись за свою латынь, прочёл:

Мой стих не каждого пленит,

Его поймёт не каждый.

Того он в сердце уязвит,

Кто полон страсти жаждой.

Двух кобылиц привёл я в дом,

Игривых и прекрасных,

Но в стойле их держать одном

Наивно и опасно…

Герцог слушал внимательно, рукой отбивая ритм каждой строки. К нам подошли несколько рыцарей. Слушатели добавили мне смелости.

Одна пуглива и горда —

Не вставишь ногу в стремя,

Не покорится никогда

И не пойдёт на племя…

Другая хоть послушна мне,

Но взращена не мною,

А в Арагоне и в цене

Уступит первой втрое…

Я сделал этот перевод незадолго до своего отъезда из Риполя. Но только