— Ладно, ладно, не смущайся! — засмеявшись, обнял его Корф. — Я ведь тебя за то люблю, что не Макиавелли, а Баярд!

— Послюшай, Фэроль Иванивич, — горячился Лендруш, — ти тиретий дэнь смотришь эта вещь и не бьерош её. Нэт денег — скажи, я дам тябе пиросто так. Отдашь потом, а?

— Деньги у меня есть! — насупился Фрол Иванович, обиженный явным намёком на его неплатёжеспособность. — Но вот этот верблюд… — показал вышивку на кисете.

— Вах, ну чито вериблюдь? — вознёс руки к небу многоопытный Лендруш. — Это кирасивый вериблюдь, у него у рот перекрасний цэветок — роз. Он несёт его сивоей мадам. Сиделать ей хорошо. Это кирасивый восточний сиказка!

— Ну да, ну пусть! — сдался упорный казак, сломленный нежеланием Лендруша сбавить цену. — А нитки? Што, если будут линять?

— Вах! Линять, я ни пиродал ни одна вещь, чтоби так потеть.

Неясно, как долго бы продолжался поединок достойных соперников, но Фрол Иванович осознал вдруг в пылу единоборства, что кто-то упорно дёргает, и не первый раз, левую штанину сзади внизу. Отмахнувшись рукой, бросил раздражённо:

— Не балуй, Пегаш!

И понял сразу, что Пегаш стоит справа, а уздечка его в руках племянника. Обернувшись, с удивлением увидел, что белобрысая девчушка росточком чуть повыше его колена, с торчащими по обе стороны головы хвостиками заплетённых бантиками косичек смотрит, задрав голову, широко открытыми глазами, тянет к нему правую руку, в кулачке которой зажат конец верёвки, на другом конце которой, привязанный за шею, сидит, растопырив лапы, коричневый, с чёрными пятнами щенок.

— Чего тебе, дитятко? — изумился Фрол и тут же воскликнул: — Вот те на! Это ж ты! Вспомнил, вспомнил! Подросли, смотрю, обе! Как звать-то тебя, кроха?

Как бы отвечая на его вопрос, в толпе послышался звучный голос:

— Регина, где ты?

— Это тебя, да?

Девочка молча кивнула головой.

— А кто это?

— Бабуля моя. Ядвига.

Раздвигая людей, подошла высокая, чувствовалось, очень крепкая, уверенная в себе, лет пятидесяти женщина — увеличенная копия Регины. Те же немигающие добрые глаза, и причёска похожа: те же светлые косы, заплетённые какими-то кренделями — как подумал Фрол Иванович, — спускались на спину за маленькими, очень аккуратными, как заметил внимательный Фрол, ушками.

— Вы извините её, паны казаки, очень она у нас самостоятельная.

— Это же что, это же даже очень хорошо! — заторопился Иван, заметив плотоядную улыбку во весь рот на лице Лендруша.

Подумал: «Хрен вот тебе, хитромудрый!» И пришёл на помощь оробевшему дяде.

— Фрол Иванович, помоги женщине! Посмотри, какие у неё тяжёлые сумки!

— Да разве ж это тяжёлые?! С детства я приучена к труду. А два года уже и мужскую работу приходится делать.

— Это как же? — заторопился Иван.

И исподтишка пребольно ткнул дядю в бок.

— Да ушёл вот шишковать по кедру по зиму муж мой и пропал. Вот и приходится сыну помогать. Вот сейчас хоть и весна, а надо на зиму дрова готовить. Прямо сейчас. За лето можно и не успеть. Без мужа едва справляемся. И огороды, и сенокос. Хозяйство у нас немалое. Да что вам говорить! Вы же казаки, а не мужики.

— Как это?! — обиделся Иван. — У нас в станице всё хозяйство своё. Всё умеем, всё делаем сами. Это здесь мы на службе, а дома всё делаем сами. Дядя! — повысил голос Иван. — Чего стоишь? Возьми сумки у мадам Ядвиги. Регинка, ты хочешь на лошадке покататься?

У девчушки загорелись глаза, заулыбалась, головой закивала — согласна.

— Вот так! Села? Теперь поехали!

И дяде:

— Ну? Ты чего стоишь?

Отдав сумки, Ядвига засмеялась понимающе.

— Соскучились мы по крестьянскому труду, да ещё и как, мадам! Поверьте, просто руки чешутся! Найдём мы время, мы вам и дров наготовим, и сена накосим. Нам это в радость!

За разговорами добрались до хозяйства Ядвиги, добрались быстро. Дом большой, добротно сработанный. Двор чистый, ухоженный. Забор исправный. Под навесом остатки дров послезимних. Два больших сарая, по двору, огороженные, бестолково тычутся куры. Важно прохаживаются индюки. За плетнём длинные ряды уже посаженной картошки. Сбоку, к лесу — большой сад.

— Всё у вас в порядке, мадам! Справляетесь! — похвалил Иван.

А про себя подумал: «Женю дядю, ей-ей женю! Хватит ему шашкой махать!»

На суету во дворе вышла из дома с засученными рукавами и подоткнутым под пояс подолом молодая невестка. Должно быть, полы мыла.

— Это наша Варя, — сказала Ядвига, — а это мой сын Пётр.

И указала на крепкого парня, выглянувшего из хлева с вилами в руках.

Через полчаса все сидели под вишней в саду. Регина — на коленях донельзя довольного Фрола Ивановича. Пили холодное молоко из погреба. Ели домашней выпечки свежий каравай, макая его в прошлогодний мёд, липовый. На прощание раскланялись, осмелевший Фрол Иванович сгрёб робко протянутую ручку мадам Ядвиги и даже слегка тряхнул её. А потом поднял зажмурившуюся Регинку и чмокнул её в лобик. Сказали дядя с племянником:

— Ждите завтра. Дрова будем готовить.

И отправились к дому.

Возвращались ближайшим путём — лесом. Всю дорогу Иван подтрунивал над дядей — называл его женихом, поздравлял с внучкой. Да перегнул: Фрол Иванович рассвирепел, достал из сапога свёрнутую пополам плётку и полоснул по спине, впрочем, не очень больно, для острастки больше, а тому хоть бы что! Дал шпоры вороному и поскакал вперёд, захохотав так, что даже лес отозвался эхом.

Глава двадцать первая

— Евгений Иванович!

Есаул поднял голову от бумаг. В дверях — улыбающееся лицо Стаса.

— Здравствуй, брат, здравствуй!

Встал из-за стола и пошёл навстречу. Обнялись крепко, по-медвежьи.

— Рад тебя видеть, братишка! Ну-ка, присядем. Ты как здесь?

Стас снял фуражку, положил на колено. Поправив шевелюру, заговорил неторопливо:

— По службе. К Загоскину. Пётр