— Только меня там не хватает!

Сгрёб большущей тёплой ладонью кисть есаула, повернулся и ушёл.

Время шло. Затяжной снегопад кончился, начались морозные солнечные дни. Через пару недель прибыл предупреждённый за месяц Александр. Сняв номер в «Шевалье», прикатил к дому на двух вороных, в санях, заваленных доверху подарками. Занесли в дом объёмистый, плетёный, с двумя ручками по бокам сундук и множество всяких коробок и пакетов. «Уж точно — барин приехал», — подумалось Евгению Ивановичу. Облобызал всех, потискав в объятиях, и даже Леночке досталось. Порывался, не сняв лисьей шубы, в детскую, но не пустили. И он тут же, успокоившись, хлопнул пробкой шампанского. Рявкнул было: «За крестника!» — но зашугала Аннушка: «Ради бога, тише! Разбудишь ведь!» Соглашаясь, Александр приложил палец ко рту, на цыпочках прошёл, прислонился ухом к двери детской. Приподнял руки ладонями вперёд, потряс ими — всё нормально, мол, не бойтесь, не разбужу. И на цыпочках вернулся к столу. Сидели долго. Ели и пили, счастливые. В апофеозе Александр достал из внутреннего кармана плотно набитое портмоне из зеленоватой, в квадратиках, диковинной кожи.

— Ну ты, брат, мастер удивлять! Это что, из крокодила, что ли? — удивился есаул.

А братец извлёк на свет и развернул сложенный вчетверо лист твёрдой бумаги, протянул его Аннушке. Та, прочтя, мгновенно поменялась в лице, на ресницах сверкнула слеза. Протянув через стол бумагу мужу, обхватив руками плечи Александра, счастливая, тихо заплакала. Озадаченный Евгений Иванович, вспомнив полузабытый французский, прочитал текст. Уставился, недоумевая, во втиснутые чёрным в бумагу цифры, и ему стало жарко. Боже мой, такая прорва денег! Даже потратить их — голову сломаешь.

Хлопоты по организации крещения взял на себя Александр. Выбрал самую посещаемую, воздвигнутую ещё казаками-первопроходцами церковь. Подкатили в пяти экипажах. Церковь с высоким потолком, настывшая. Малыш лежал на руках, двигал глазёнками по сторонам молча, будто вслушиваясь в монотонную речь батюшки, а раздетый цепко ухватился рукой за длинную цепь с крестом на его шее. Так и окунули его в купель. Разогнув пальцы по одному, обтёрли насухо. Завернули в тёплую пелёнку и меховую муфту. Во время всей процедуры малыш лежал молча, не напрягая окружающих.

— Малец-то с характером! — засмеялся батюшка.

— В отца! — улыбнулся Александр.

Положив на поднос щедро банкнот, пошли к выходу. Шагавший впереди одаривал, не скупясь, нищую братию. Подходя к экипажам, заметили ещё один поодаль. К нему быстро шла высокая женщина в дорогом пальто с соболями. Подошла, не оглядываясь, открыла дверцу и скрылась внутри. Сидевший на козлах в енотовой шапке со шлыком до плеча детина, наклонившись вбок, крикнул что-то и натянул вожжи. Пара в яблоках, изогнув шеи, затоптавшись, повернула с места, железом колёс заскрежетав по гальке, и умчалась прочь. Заметили это все, но виду не подали. Ни Анна, ни Корф, только есаул вопросительно глянул в глаза Александра, а тот не среагировал: а я здесь ни при чём.

Обмывали крестины Дмитрия Евгеньевича по-русски — несколько дней. Есаул и Александр вышли из дома только раз, нагруженные пакетами и корзинкой с вином казакам в казарму.

Обложенный со всех сторон заморскими погремушками, малыш, посапывая носом-пуговкой, очень серьёзно посматривал по сторонам, очень скупо одаривая улыбкой беззубого рта снующих вокруг родственников. Через три дня, покончив со спиртным, Александр, сердечно простившись с Корфом и Светланой Васильевной, расцеловавшись с Аннушкой и Евгением Ивановичем, сунув в карман Леночки купюру и сделав «козу» не понявшему ничего Дмитрию, съехал, как говорится, восвояси — в «Шевалье», заявив на прощание:

— Не скучайте, скоро буду!

Приезжал часто, всегда с подарками, с корзинкой сладкого. Едва открыв входную дверь, зычным голосом заявлял о своём присутствии. Скинув шубу на руки Леночке, порывался в детскую. Если малыш спал, возвращался в гостиную. Садился, насупившись, на диван, но быстро отходил и просил чаю. Все садились за стол, прислушиваясь. И едва малыш подавал голос, крёстный оказывался у кроватки раньше Аннушки. Та молча, с улыбкой смотрела на попытки Александра привлечь внимание малыша к своей особе. Так и шло изо дня в день. Малыш подрастал.

Тем временем ядрёные морозные дни поменялись потихоньку на вьюжные, и солнышко стало пригревать всё заметнее. Замёрзшие за ночь лужицы по утрам тонко похрустывали под ногами. Временами зима возвращалась вновь, но ненадолго — на день-два — серым, хмурым небом и жгучим ветром, но всё реже и реже, весна брала своё. В погожие дни Александр подъезжал в экипаже. Брали закутанного Диму и долго, если позволяла погода, катались по городу. Подъезжали к «Шевалье», и Александр шёл в кондитерскую за сладостями. Так было и в тот день, когда Аннушка, дожидаясь возвращения Александра, развернув пелёнки, подставила лицо сына под лучи солнца. Задумавшись, вздрогнула, подняв голову: перед ней стояла, подойдя неслышно, высокая и очень красивая женщина. Ласково улыбнувшись, сказала:

— Добрый день, Анна!

И не дожидаясь ответа, склонилась над Димой. Тонким, с ухоженным ногтем пальцем поправила чепчик на голове малыша, помолчала, вглядываясь, потом тихо, шёпотом сказала:

— Как у Евгения. Его глаза.

Выпрямившись, добавила также тихо:

— Простите меня, Анна, я, кажется, напугала вас.

Когда Александр с довольной улыбкой с корзинкой пирожных, вернувшись, подошёл к Аннушке, то, взглянув, тревожно воскликнул:

— Боже мой, что с вами?

Аннушка с закрытыми глазами сидела молча. По её щекам катились слёзы.

— Да что же случилось, Аннушка?

— Жалко, — всхлипнула та. — Жалко…

Когда не удовлетворённый ответом дотошный крёстный увидел отъезжающую к дороге карету графини, понял всё.

— Аннушка, милая, всё, что было, быльём поросло. Да и когда это было?! Не стоит и вспоминать!

Надушенным платком вытер Аннушке лицо.

— Поедем, золотко, домой. Вон и солнышко зашло. Ну и погода, чтоб её! Вот у нас во Франции… — заговорил, успокоил Аннушку.

Успокоился, не показав, что разволновался, и сам.

Глава двадцатая

— Так вот, — взяв кофейник, выключил керосинку Корф, — машина та…

Подошёл к столу, наполнил чашки. Одну подвинул есаулу и продолжил:

— Принадлежит Гертруде фон Кассель.

Сел на стул. Положил ногу на ногу и глотнул кофе.

— Тебе не знакома такая дамочка? —