матрацев, канавы, заваленные пустыми консервными банками. В таких местах он размышлял о том, как бы придумать способ скрыться без следа, спрятаться и не выдавать себя ни единым движением, слиться с окружающими предметами, приобрести, подобно птице или зверю, защитную окраску. Он и сейчас некоторое время предавался этому занятию, но оно ему быстро наскучило, да и кто мог его здесь обнаружить — разве что добродушный садовник, который сказал им про большую щуку.

Он подобрал сухой прутик бузины и разворошил копну скошенной прелой травы. В ней было полно червей, тех, какие лучше всего подходят для наживки: вертких, бурых с желтыми кольцами. Жаль, что его жестянка для червей вместе с велосипедами осталась в конюшне. В ту минуту, когда он решал, стоит ли сходить за ней, а значит, и показаться под окнами дома, кто-то с размаху хлопнул его по плечу.

Эндрю ойкнул и оглянулся. Это был Джерими Кэткарт.

— Я за тобой. Тебя тоже приглашают.

Эндрю вытер руки о штаны.

— Елки-палки!

— Вот так. Идем. — Джерими мотнул головой и пошел к дому. Эндрю, спотыкаясь, засеменил за ним.

Таких древних старух Эндрю не видывал: высохшая, маленькая, она сидела на плетеном стуле в зимнем саду. Седые волосы туго стянуты на затылке, лоб и руки — пятнистые, словно чайкино яйцо. Одета в темно-серое платье с кружевной вставкой, на шее — черная бархотка, заколотая брошкой с дымчатым топазом.

— Дайте-ка я взгляну на него, — сказала миссис Певерилл. — Пусть подойдет поближе.

Он привык к улыбчивым, ласковым старушкам, которые при виде детей умиляются и лопочут глупости. Эта, в отличие от них, разглядывала его, не обнаруживая признаков дружелюбия.

— Так ты — товарищ Джерими?

— Да, верно.

— Чем занимается твой отец?

— Он служит в авиации. В Египте.

— В мое время подобное поприще сочли бы незавидным.

Мужчина, стоящий рядом с нею, сказал:

— Мама, это едва ли имеет отношение к делу.

Мужчина — он был по виду немногим моложе самой миссис Певерилл — широко улыбнулся Эндрю, и тот, пытаясь придать себе уверенности, тоже ответил ему улыбкой.

— Что ж, пусть садятся, — сказала миссис Певерилл. — Налей мне чаю, прибавила она, обращаясь к сыну.

Майор Певерилл пошел к столу. Высокий старик в твидовом сером костюме с брюками гольф, длинных носках в резинку и подвязках. Шея у него сзади поросла пухом и расплылась в жирной улыбке над воротником.

— Им тоже налей.

— А что с Бэрджисом?

— Я послала его найти Роину. Сестра Партридж считает, что ей можно сойти вниз.

— Разумный ли это будет шаг?

— Что?

— Сошествие к нам Роины.

Миссис Певерилл отхлебнула чаю и приложила к губам платок.

— Они с Джерими знакомы. По детским праздникам. — Она поставила чашку и устремила пристальный взгляд на Эндрю. — В авиации, — презрительно произнесла она вдруг. — Да, времена меняются.

Непрестанно дребезжа чашками о блюдца, майор Певерилл подал мальчикам чай. Эндрю старательно улыбался ему в ответ.

— Он еще зубы скалит на меня, паршивец маленький, — злобно проворчал майор Певерилл.

Джерими толкнул Эндрю ногой под столом. Эндрю сидел потупив глаза. Он чувствовал, как лицо ему заливает краска, а к горлу — о ужас! — подступает смех. Майор Певерилл вовсе не думал ему улыбаться, он страдал нервным тиком, вот отчего у него выпученные глаза и эта застывшая гримаса на лице. Сбоку голова старика смахивала на птичью: то ли страуса, то ли эму или казуара. В одном журнале, который мать принесла из библиотеки, Эндрю видел объявление, там была нарисована насмешливая птичья голова, которая спрашивает: «Можете ли вы двумя-тремя штрихами изменить мне выражение лица?» Если да, вы получали право бесплатно обучаться у всемирно известных художников, чьи имена, впрочем, не назывались.

Такую птицу напоминал майор Певерилл: вместо бодрой улыбки — натянутая гримаса, и этот пух ерошится на шее, точно перья. Может ли Эндрю или кто-нибудь еще изменить ему выражение лица?..

— У нас гостит моя внучка, — сказала, обращаясь к Эндрю, миссис Певерилл, раздельно и внятно, как будто он глухой. — Она была не совсем здорова.

Он тупо кивнул. В тринадцать лет мысль о девочках, которые не совсем здоровы, приводит в смятение.

При последних словах миссис Певерилл девочка вошла из холла в зимний сад. Джерими вскочил на ноги. В школе он слыл образцом хороших манер, и Эндрю последовал его примеру.

Миссис Певерилл сказала:

— Это Джерими, Роина, ты должна его помнить.

Джерими поклонился ей с фатоватой непринужденностью.

— А это его школьный товарищ.

Девочка без улыбки посмотрела на Эндрю. Она была рослая, с круглым лицом и темными волосами, заплетенными в косы. Она не внушала ему робости, хотя и была на два-три года старше. В глазах у нее стояла грусть, сродни тому затравленному выражению, какое он подмечал у мальчиков в Чолгроув-парке. Так выглядели школьники, когда инструктор, который вел занятия по морскому делу, с вывертом щипал их за короткие волоски у ушей. Даже если кончится тем, что эта девочка будет им гнушаться — а к такому Эндрю было не привыкать, — он все равно безоговорочно стал на ее сторону.

Роина одернула на коленях твидовую юбку и сдвинула большие ноги в коричневых школьных полуботинках.

— Сестре Партридж отнесли наверх чаю? — спросила миссис Певерилл.

— Надо думать.

— Это что означает?

— Да, да, да. Отнесли.

Лицо у старухи наглухо замкнулось, точно его прихлопнули крышкой. Воцарилось молчание, долгое, гулкое, недоброе.

— Джерими приехал удить рыбу у нас на озере, — сказал майор Певерилл.

— Надеюсь, они никого не поймали, — быстро сказала Роина.

Эндрю встрепенулся.

— Нет, поймали. Четырех окуней.

Она бросила на него сердитый, горячий взгляд, и это было самое приятное из всего, что случилось за сегодняшний день.

— По-моему, это настоящая жестокость. Не рассказывай мне про это.

Майор Певерилл перестал жевать коржик с изюмом.

— Но ведь это всего-навсего сорная рыба. Сорная рыба не в счет. Сын садовника тоже ловил окуней.

— Я его заставляла их выпускать, — сказала Роина. — Вы тоже дайте обещание, что выпустите. Пожалуйста.

— Мы и так их обычно почти всех выпускаем. — Он чувствовал, что обязан вступиться за рыбную ловлю. Джерими — ненадежный союзник: что бы кто ни сказал, он из вежливости будет соглашаться и без должной серьезности отзываться о вещах, занимающих наиважнейшее место в жизни. Их могут отговорить от дальнейших поездок на озеро, под тем предлогом, что это опасно или неудобно, и каникулы пойдут насмарку, а большая щука так и будет плавать на свободе до скончания дней.

Однако девочка вскоре переменила разговор. Она стала рассказывать об Индии, где жила до позапрошлого года, а ее родители