они двигались по городу. Он рассматривал старые дома, хаотично разбросанные, вместе с тем в кривой гармонии с узкими изогнутыми улочками и чуть более широкой главной улицей.

Перед небольшой ратушей сидела компания мужчин, включая самого мэра, они играли в кости, попивая вино из бидона, спрятанного в тени под одним из раскладных стульев. Никто и взгляда не поднял, как Мирко с папой проезжали мимо; их туманные взгляды были устремлены на руку человека, который тряс кубики. Вскоре после того, как они проехали мимо, раздался мужской рев. Лошадь не испугалась, но все же чуть повернула ухо назад.

По другую сторону города долина расширялась к горам, вмещая многочисленные поля и разбросанные фермы. На некоторых полях видны были маленькие простенькие каменные домишки, в которых можно было укрыться от дождя или найти тень, когда полуденное солнце безжалостно палит дрожащую природу. Посередине текла река, вдоль нее клеилась узенькая полоска леса. И еще шоссе, соединявшее города долины с юга на север; посыпанные гравием дорожки, отходившие на восток и запад во все концы; низенькие каменные изгороди, тут и там подпирающие изогнутые оливковые деревья и старые кипарисы, стоявшие против ветра, как покосившиеся солдаты. Спиной к восточным горам стоял дом Мирко и ждал его.

Городские звуки копыт и моторов, играющих и плачущих детей, смеха и криков торговцев постепенно стихли, сменившись изредка нарушавшейся тишиной. И еще тихим звоном церковного колокола, созывавшего на погребение.

– Помнишь пару глухих, что всегда ходили вместе и кричали друг другу? Это они умерли, – объяснил папа Мирко.

– Оба? – удивился Мирко.

– Да, упали замертво во время одной из обычных прогулок. Многие это видели. Один что-то крикнул, другой рассмеялся. Сначала один упал, потом второй, словно они были связаны невидимой нитью. Так мне рассказывали. Оба громко смеялись, лежа на земле. А потом стало тихо. – Папа сделал паузу. – Говорят, так все и было. Упали, посмеялись и умерли друг с другом рядом. С двенадцатым ударом часов.

Мирко задумчиво посмотрел на вереницу одетых в черное людей, стекавшихся в церковь. Он заметил, что многие спокойно улыбаются, словно бы горе их не настоящее.

– Красивая смерть, да? – тихо сказал он.

– Да, я тоже так подумал, когда мне рассказали. Когда прожили долгую счастливую жизнь друг с другом, можно только мечтать уйти отсюда вместе.

Мирко кивнул, но не смог ничего сказать. Он почувствовал, как внутри затягивается узел, словно он скучал по чему-то, что еще не потерял.

– Есть какая-то красота в том, что тебя предают той же земле, на которой ты жил всю жизнь, – продолжал отец. – Но честно говоря, мне бы хотелось, чтобы меня сожгли. И маме тоже. В пламени есть очищающая сила, а пепел попадет в ту же самую землю.

Мирко уставился на него.

Людей ведь не сжигают.

– Ну да, наш старик священник едва ли такое позволит, – со смешком продолжил отец. – И в сущности, неважно, как мы с твоей мамой доберемся до небес, главное, чтобы мы попали туда вместе.

Он повернулся и улыбнулся Мирко. Внезапно что-то в его взгляде выдало, что он тут же пожалел о своих словах.

– Ладно, нечего тебе об этом волноваться, мальчик мой. Давай радоваться, что ты вернулся.

В этот момент их обогнал автомобиль, выпустив назад облачко дыма, от чего лошадь зафыркала.

Мирко искал подходящие слова.

– Так пастор еще жив? – сказал он, хотя хотел сказать что-то совсем другое. Что-то не о смерти.

– Да, он стар, как сама церковь. Удивительно, какая разная жизнь дана каждому из нас. Недавно маленькая девочка умерла от укуса скорпиона, это кажется таким бессмысленным. Но для кого-то любая жизнь имеет смысл.

– Даже жизнь скорпиона?

– Ну, наверное, да. Насекомое умерло, отец девочки прибил его. Если так посмотреть, никто из них не сделал ничего дурного. Девочка была лишь невинным ребенком и хотела поиграть. Скорпион защищался, как умел, почуяв угрозу. Отец пытался спасти дочь, но опоздал. Все это очень естественно. Но зачем нужен был такой трагический финал, я не понимаю. Это может знать только Господь.

Тут они свернули на гравиевую дорожку, которая приведет их к собственным полям. Лошадь шла вперед без лишних указаний. От гнедой шкуры на жаре поднимался пар.

Вскоре Мирко уже мог разглядеть в стороне поля Да-ники, а вдалеке промелькнула кирпично-красная крыша ее дома. Все та же старая крыша с продавленным гребнем. Отец положил руку ему на бедро, словно поняв, о чем Мирко подумал.

– Ты нужен нам дома, – сказал он. Голос изменился, он стал глубже, не такой хриплый. Мирко понял, что у отца теперь всегда такой голос. Встречая сына на станции, он прикладывал усилия, чтобы говорить легко. Теперь снова вернулся к обычной манере. Мирко посмотрел на отца, сгорбленного, в слишком большой рубашке, со слишком тонкими запястьями. Ошибиться было невозможно. Смерть подкралась к нему вплотную.

Лошадь повернула с дороги к ферме, но Мирко не смотрел вперед. Он не повернул головы, когда они проезжали съезд к Данике и Карлу. Отец повернулся на него, и взгляд Мирко не отрывался от пары ясных синих глаз.

Наконец прозвучал ответ на вопрос, который молча задавался на протяжении всей поездки.

– Мама очень больна.

В доме стоял не тот запах, который ожидал Мирко. Пахло не свежевымытым деревянным полом и чистым бельем. На опрятной кухне не стояла, слабо кипя, кастрюля, не висели на крючках на стенах начищенные до блеска столовые приборы. Мама не стояла в дверях, как бывало обычно, заполнив его от края до края, как зверь, охраняющий вход в логово. Он так надеялся, что она будет стоять на пороге в темно-коричневом платье и светлом фартуке и улыбаться любящими преданными глазами, но этого не произошло.

Она лежала в мрачной спальне, погрузившись в тяжелый сон, когда Мирко осторожно отворил дверь. Она лежала на боку лицом к нему. Капля дневного света, пробивавшаяся сквозь занавеску, окутывала ее легкой дымкой. Его хватало, чтобы Мирко смог рассмотреть ее и заключить, что знакомое лицо очень сильно изменилось. Голова была такая же круглая, как и раньше, но лицо осунулось. Глаза сползлись ближе друг к другу, спрятавшись в глубокие впадины, между которыми тощей костяшкой торчал длинный нос. Щеки запали, скулы и подбородок выглядели так, словно пытаются сбежать с лица. Между костями и прозрачной кожей совершенно не осталось жировой прослойки. Ничего мягкого не осталось в лице.

Если бы он не был ее сыном, он бы едва ли ее узнал. Если бы до него не доносился регулярный присвист из ее потрескавшихся губ, он бы