что ее потом саму задержал разъяренный полицейский. Он, судя по всему, неверно понял намерения Агаты, когда она испуганно пыталась привлечь его внимание.

Когда полицейский наконец понял, что ошибся, он сильно извинялся и, конечно же, сразу отпустил Агату. Но вред уже был нанесен. С того дня Агата отказывается выходить из дома. Она выглядит потерянной и не хочет видеть никого, кроме меня и Йована. И еще кукол. Они повсюду. Мы их называем прототипами.

Как я уже писал раньше, меня поселили в прелестной большой комнате, из окна которой можно наблюдать за улицей. Жизнь в большом городе не перестает поражать. Здесь столько шума. Но к этому привыкаешь. А вот к езде на автомобиле я никогда полностью не привыкну, для меня он едет слишком быстро. Зато Йовану это очень нравится, и он непременно берет меня с собой всякий раз, как собирается в далекую поездку.

Пребывание здесь и необходимость говорить на английском благотворно повлияли на мои скудные знания языка. Агата дает мне почитать свои романы, так что я тренируюсь и в чтении. Я это очень ценю еще и потому, что из романов я учусь не только английскому.

Америка – невероятно огромная страна. С моего последнего письма мы с Йованом ездили в несколько дальних поездок, в том числе в другие штаты. Если выезжаешь из города, дорога кажется почти бесконечной. Я скучаю по нашей долине. Скучаю по нашим горам, диким цветам, маминой стряпне, видам, домашним запахам и вкусам. Здесь тоже много красивого и хорошего, но это не то же самое.

В остальном же могу сказать, что дела с предприятием, о котором я писал в прошлом письме, идут благополучно. Тогда я еще не был уверен, потому что мне надо было научиться работе с таким количеством машин и прочих инструментов. Но сейчас я уже навострился изготовлять гипсовые манекены, или по меньшей мере помогать. Йован недавно сделал меня ответственным за глаза кукол. Глаза – это самое главное, говорит он. Я делаю, что могу, чтобы они казались настоящими, хотя они никогда не станут полностью реалистичными. Чего-то всегда будет не хватать.

Есть еще одно занятие, к которому у меня обнаружился некоторый талант. Здесь все очень увлечены игрой в мяч, которую называют «бейсбол», и наш сосед – тренер юношеской сборной города. Он все время бегает с огромной кожаной перчаткой (да, одной) и маленьким мячиком, который надо ему кидать. И это взрослый мужчина!

Когда я недавно это сделал, в смысле кинул ему мячик, он попросил меня кинуть еще раз, а потом еще много раз. Это было в парке неподалеку. Потом он настоял, чтобы я пошел с ним на тренировочное поле, чтобы испытать мои таланты там. Сама игра мне, честно говоря, ничего не говорит, я не особо хорошо ловлю или отбиваю этот мяч. Но, судя по всему, я от природы особенно хорошо кидаю этот маленький кожаный мячик, из-за которого весь сыр-бор. Сосед научил меня делать это строго определенным своеобразным способом, поднимая ногу и еще черт знает что. Это было не сложно, но он так обрадовался, увидев, как я это делаю, что принялся подпрыгивать в своей белой одежде. Я кидаю сильнее, чем многие именитые игроки, говорит он. Он называет меня «Карл Мейс», так звали одного из них. Он хочет, чтобы я играл в команде в роли «питчера», но я не уверен, что хочу этого.

Мне гораздо приятнее играть в бочче с тобой, папа, хотя у меня это и не очень хорошо получается.

Под конец я хочу еще сказать, что я думаю о вас каждый день и молюсь, чтобы ты, мама, вскорости поправилась. У меня, как я уже писал, все хорошо, но я очень по вам скучаю. Я буду рад вернуться домой через год, если будет на то воля Божья.

Преданно ваш,

Мирко

* * *

Дорогая Даника,

Надеюсь, ты не сочтешь неуместным мое письмо тебе. В таком случае прошу у тебя прощения. Вместе с тем я хочу попросить тебя не рассказывать о письме моим родителям, если вы общаетесь. Не уверен, что они правильно поймут, почему я должен написать тебе.

Правда в том, что скоро будет три года, как я в Америке, и ни дня не прошло, чтобы я не думал о тебе и Леоне. Я иногда пишу своим родителям и рассказываю, как здесь идут дела. Но я рассказываю не все. Я не пишу, как сильно тоскую по дому и как работа и жизнь здесь не приносят мне ни малейшей радости.

Я изготавливаю манекены для твоего брата. Можешь представить себе что-либо более гнетущее, чем попытки создать достоверную жизнь в глазах искусственного человека?

Йован хорошо мне платит и хорошо ко мне относится, но он далекий и с ним тяжело найти общий язык. Я не уверен, насколько мы близки. Как-то давно я попробовал спросить его про тебя и Леона, но он молча встал и вышел из комнаты. Больше я не решался спрашивать.

Мне же, хотя и страшно, но очень хочется узнать, что произошло тогда, три года назад. Я не знаю, сочла ли ты мой отъезд с твоим братом в Америку блестящей идеей, или ты бы хотела, чтобы я остался. Все произошло так внезапно и выглядело очень странно. Мы совершенно об этом не поговорили. Я бы хотел хотя бы иметь возможность с тобой попрощаться.

Что-то подсказывает мне, что это идея Йована и что к такому решению он пришел против твоей воли, но, может быть, это только я себе придумываю (или надеюсь). С учетом всех обстоятельств очень странно оказаться здесь с твоим братом и не знать, как живете вы с Леоном. Я надеюсь, ты знаешь, что решение об отъезде принимал не я. Я бы с радостью остался дома и все так же помогал у вас на ферме. Но родители решили иначе. Они посчитали, так лучше.

Что касается твоей американской невестки, она, к сожалению, сильно изменилась за эти три года. Если раньше она была удивительно общительная и дружелюбная, то теперь превратилась в свою противоположность. С ней почти невозможно поговорить, она стала враждебно относиться к людям. В последнее время она проводит дни, просиживая у окна на улицу с суровым видом, оттопыривая тот палец, который Леон ей сломал. Прохожие обычно останавливаются и смотрят на нее. Кто-то смеется, большинство злятся.

Йован очень обеспокоен. В основном из-за того, что люди подумают, что