и все еще красавица, достойная любви. В последнее время она снова стала послушно отдаваться, хотя что-то все равно изменилось. С Даникой стало грустно жить под одной крышей. Ребенок ее изменил.

Еще он заметил, что она слишком много пьет. Мать не должна столько пить. Иногда ему приходила в голову мысль о второй беременности. А вместе с ней – надежда, что этого не случится.

Ярмарочные драчуны, конечно, тоже иногда бывали. Всегда находились любители посмотреть, как местные храбрые пареньки принимали вызов, и их отметеливали. Карл сам никогда не выходил на ринг, потому что и боксер, и организатор его игнорировали без конца, несмотря на то что все вокруг пялились на него. Это были бы легкие деньги.

И еще этот болгарин. Болгарин с густыми усами.

Карл с удовольствием общался с ним, ведь у того всегда была при себе потрясающая сливовица, которой он охотно угощал Карла, – остальные не хотели с ним пить. Зато зрители с ума сходили от его выступления. Они смеялись, вопили, и болгарин загребал деньги лопатой.

– Ты не захочешь перенять у меня дело? – спросил он однажды Карла. Он говорил ломано, и голос был чуть тоньше, чем можно было ожидать, глядя на него. – Повозку делали на заказ, можешь забрать. Но пару лошадей, чтобы ее тянуть, раздобудь сам. Я без своих не справлюсь.

– А сам что? – спросил Карл. Его сбило с толку предложение болгарина.

– Я уже достаточно долго странствую, пришла пора найти себе маленький домик и, может, даже женщину. Возможно, уеду из страны. На родину. – Он затянулся сигарой. – Я был бы очень благодарен, если бы ты согласился.

– А цена? – спросил Карл. – Что ты ожидаешь от меня получить?

– Ох уж эта цена. – Болгарин почесал шею. – Знаешь что, не думай о цене. Ты уже оплатил все своим общением. Другие люди не хотят общаться с типом вроде меня. Ты не такой, как они. Ты другой. И у тебя есть необходимые рост и сила.

Карл кивнул. Удивительным образом его привлекало предложение, хотя он отлично знал, что так не пойдет. Он не мог. У него Даника и ферма. И Леон.

Болгарин заметил его сомнения и похлопал по плечу.

– Слушай, иди поразмысли. Найдешь меня внизу у реки. Там, где винная тропа подходит к прогалине среди деревьев. Приходи. Я пробуду там еще месяц, но не дольше.

Карл снова кивнул. Он чувствовал себя связанным по рукам и ногам, чертовски крепко, и от этого ему становилось так стыдно, что он не знал, что сказать. Мужчина не должен быть ничем связан. Точно не женщиной.

Из всех мужчин, что Карл встречал за свою жизнь, болгарин был первым, кто – почти – мог сравняться с ним по телосложению. Он выглядел внушительно с пышными усами и блестящей темной кожей, с широким торсом и мускулистыми руками, покрытыми густыми, как шерсть, черными волосами. Да, болгарин был похож на Карла, и одновременно напоминал, как сильно Карл отдалился от самого себя.

Появилось неприятное ощущение, что его превзошли в мужественности. Прежде всего потому, что он не мог просто взять и сделать что захочется.

Быть самому себе хозяином. Самим собой.

– Карл, друг мой. Ты, как и я, отлично знаешь, что ты бы отлично с этим справился. – Болгарин подмигнул и сделал глоток.

– Я подумаю, – сказал Карл и взял бутылку.

В тот день он оставался на ярмарке до темноты. Посидев с болгарином, он еще бесцельно побродил между обозами. Он не мог справиться с беспокойством. Когда он наконец доехал до дома и принялся распрягать лошадей, понял, что пьянее обычного. Темнота была тяжелой, фермерский двор слишком тесным, а строения сжимались кольцом и запирали его внутри.

В кухонном окне виднелся силуэт Даники.

Карл ощутил себя потерянным.

О темноте

Как вы, вороны, относитесь к темноте? Я не знаю, куда ты деваешься ночью. Может, летаешь в высоте и сливаешься с небом.

У меня с темнотой все сложно.

С одной стороны, я люблю ее. Люблю уханье совы, люблю, когда очертания расплываются, углы сглаживаются. Предметы наплывают друг на друга. Ночь становится мягкой. Тебе так не кажется?

Но мне не нравится оставаться ночью одному. Странная мысль – человек ведь никогда не остается один. Всегда поблизости есть животные. Если не лиса или олень, то хотя бы мышка или жаба. Или жук. Кто-нибудь всегда возится рядом, если хорошо прислушаться. Так что один ты никогда не бываешь. Но я бы предпочел слышать Мирко. Слышать, что это он дышит рядом со мной, а не какая-нибудь жаба.

Сейчас не страшно, что его нет, ведь ты со мной, и еще светло. Но когда солнце сядет, лучше, чтобы Мирко был поблизости. Сам не знаю, зачем.

Я знаю только, что очень давно в последний раз оставался один в темноте. Я тогда был не такой большой, как теперь. Тогда у меня была собственная комната. Представляешь, собственная комната! Я плохо помню то время, но иногда вспоминаю комод, полный удивительных вещиц. И стул, который скрипел, когда я на него забирался. И животных. Там были зверюшки, которых мне можно было трогать. Мягкие зверюшки. Кажется, мышки.

Наверное, я был самым счастливым ребенком в долине.

Но в темноте все же было что-то, что мне не нравилось.

Я очень надеюсь, что Мирко придет раньше, чем наступит ночь, чтобы укрыть меня одеялом, как он обычно это делает. И еще он должен попросить меня замолчать и потерпеть с моей ерундой, чтобы он смог отдохнуть.

– Спи спокойно, Додо. Сладких снов, – говорит.

Потом он садится покурить и наконец укладывается спать. Всегда спит, спустив шапку на лоб, и почти не издает звуков. Мне приходится вслушиваться изо всех сил, чтобы расслышать его дыхание, но если он выпьет хоть каплю, то начинает звучать как жаба. А если он выпьет чуть больше, чем нужно – что бывает редко, – то шумит по-кабаньи. Мне тогда бывает трудно уснуть, но это не страшно. Главное, что он рядом. В шапке, и его слышно.

Я сам не пью самогон. Он слишком крепкий. Не понимаю, зачем нужны такие крепкие напитки.

Как ты думаешь, жабы умеют думать?

Мирко говорил, что у того врача, от которого мне достался свитер, был настоящий горловой мешок под подбородком. Мне тоже такой нужен – а то что я тут сижу и квакаю?

Или клюв. Большой толстый клюв.

Собственная комната

Они пытались уложить Леона в гостиной, в кроватке