Карлу захотелось его ударить.

Слова попали точно во что-то, уже некоторое время росшее у Карла внутри. Ощущение. Когда он возвращался домой с прогулок, Даника бывала не такая. Дымка. Запах. Запах чего-то, не имевшего отношения к нему или к ферме, возможно, другого мужчины. Карл ничего не говорил. У него не хватало слов назвать чувства, бушевавшие в нем, и он ни при каких обстоятельствах не хотел проявить свою неуверенность. Или подать ей хорошую идею, раз уж на то пошло.

Между тем подозрения сжирали его.

Иногда его могла охватить внезапная сильная злость, так что ему приходилось выходить на свежий воздух, чтобы остыть. В другие разы он вымещал злость на ней в постели. Он стал более жестоким, он и сам это заметил. И когда ей это нравилось, это лишь укрепляло его в подозрениях. Невинная душа запротестовала бы, думал он. Но Даника все принимала, даже когда он пересекал черту и хватал ее слишком сильно. Он не мог не сжимать ее груди. Впивался в них пальцами, а она, закусив губу, терпела боль. Ну почему она не могла быть такой, как при первой встрече, часто думал он. Он не узнавал ни свою жену, ни себя.

Карл никогда не бил женщин, не испытывал ни малейшего желания это сделать. Он всегда считал это признаком слабости у мужчины. Но теперь он уже не был в себе так уверен. Желание побить Данику могло накатить так внезапно и с такой силой, что ему приходилось бороться, чтобы не последовать ему. Его это пугало. Но уже одно то, что она могла пробудить в нем такую ярость, злило его.

Должно быть, почтальон уловил недовольство Карла, потому что его смех быстро угас. Потом он потушил сигарету о руль велосипеда и тщательно втоптал окурок в землю.

– Да-да, мое время с женщинами прошло. Все там внизу увяло, вместо этого вода течет кстати и некстати. А ты, ты наслаждайся, пока можешь. Какая женщина!.. Я бы другой и желать не мог.

Он покатил велосипед и с трудом взобрался на него.

– Не забудь передать ей письмо. Нехорошо будет, если оно пропадет среди картошки.

Он помахал, уже уезжая. Дрожащие колени почти под прямым углом торчали в обе стороны от велосипеда.

Карл посмотрел ему вслед, потом на письмо с именем Даники. Он мог его прочитать. Почерк был понятный, словно кто-то специально старался. Без тени сомнений он достал нож из кармана и вскрыл письмо.

Там было жутко много букв, и он понял далеко не все. Но что-то он разобрал, потому что он приложил больше усилий, чем когда-либо.

Он понял, что письмо от Мирко и что между Мирко и Даникой что-то было; зачем бы иначе ему столько писать? Так много ерунды. Очевидно, Мирко в своей Америке сделался жутко умным.

Еще он понял, что это Мирко взял тот серебряный медальон, который он подарил Данике на свадьбу. В нем была фотография Карла, потом она заменила ее на фотографию Леона. Когда Карл несколько лет назад удивился, что она перестала его носить, она сказала, что потеряла его. А потом он снова появился, и она объяснила, что нашла его. Получается, она прикрывала Мирко?

Но это не самое худшее. Мирко писал, что чувствует себя отцом для Леона. Что он скучает по Да-нике. Что он надеется, что Карл хорошо с ними обращается…

Щенок – да как он посмел!

Карл понял главное. В первую очередь, что между Мирко и Даникой что-то произошло в хлеву. Что-то приятное.

Мгновение Карл стоял неподвижно, потом скомкал письмо. Снова расправил, уставился на него, не читая, и начал разрывать на кусочки. Крошечные кусочки посыпали картофельные листья как маленькие новенькие цветы.

Мирко?

Мирко же просто мальчишка, черт побери. Ребенок. Что бы там ни было между ним и Даникой, это было по меньшей мере три года назад. Сколько Мирко тогда было, не больше шестнадцати-семнадцати? Или это было еще раньше? Могло ли у них что-то быть, когда он был еще младше? Четырнадцать… тринадцать? До того, как появился Карл?

Что-то приятное в хлеву?

Карл ощутил укол ревности к мальчишке и разозлился. На себя самого. Такой мужчина как он не должен чувствовать угрозу со стороны безбородого юнца.

Потом он осадил себя. Он, конечно, сердился на Да-нику, но все же не могла она быть настолько развратной, чтобы заняться с Мирко сексом. Нет, это точно просто больная фантазия подростка, захватившая его. Мирко, видимо, все это время ходил и сох по ней, пока он тратил силы впустую, пытаясь сделать из паренька достойного крестьянина. К чертям.

Хуже всего не то, что Мирко влюбился в его жену. Нет, гораздо хуже была мысль о том, что Даника уже несколько лет назад завела интрижку с сопляком у него за спиной. А раз так, то едва ли что-то могло помешать ей иметь от него и другие секреты. Касающиеся взрослых мужчин с взрослыми желаниями.

Письмо – пустяк. И все же – доказательство.

Когда последний клочок бумаги упал на куст, Карл пошел туда, где в тени оставил бутылку. Он имел обыкновение делать бодрящий глоток время от времени, но старался не пить больше, пока не закончит работу. Теперь же он выпил бутылку до дна.

В это время он раздумывал о болгарине на рынке. Скоро тот поедет дальше, и тогда станет слишком поздно. Сейчас предложение болгарина казалось более притягательным, чем когда-либо. Карл сможет ездить сам по себе и зарабатывать деньги; никогда у него больше не будет необходимости вкалывать в поле. Такая жизнь будет легче, думал он. Как освобождение. Желание болгарина найти себе жену дало ему шанс вернуть свою свободу!

Боже, как он потом будет сожалеть!

Птичка пела в кипарисе, другая отвечала. Карл их не слушал. Он не знал, что делать. Он готов был расплакаться от злости.

Бессилие

Даника пустым взглядом смотрела поверх таза с водой. Было тепло и внутри, и снаружи. Бог, как обычно, не сильно помогал.

Она достала мокрое белье на колени, не обращая внимания, что тонкое платье стало насквозь мокрым на груди и животе. От него было приятно прохладно, потом оно перестало охлаждать. Даника некоторое время постояла со стиркой в руках, собираясь с силами повесить белье. Силы оставили ее. Она выронила белье. Что-то упало обратно в котел, что-то на грязный каменный пол. Ей было все равно.

Она вышла