То есть гетто обретает размах. Низшие будут жить в закрытом пространстве подальше от чистокровных. Я глубоко вздохнул. Возмущение во мне клокотало. Не кстати вспомнился один из наших со Скэром разговоров – про Лувр. А за ним и последний.

– Зачем всё это? Если мы так ненавидим низших, то почему бы просто не упростить им эмиграцию? – Я придвинулся к отцу. – Пусть едут в Испанию, во Францию, да куда угодно! Их же держит в Октавии только необходимость получать разрешение от чистокровных.

– А кто будет работать в шахтах, на заводах, терпя адские условия? Может, ты? Или Сильвия с Чарли? У полукровок есть документы: они хоть немного, но защищены законом. Низшие – самая дешёвая рабочая сила. Работодателю в Запретных землях проще нанять низшего, чем заморачиваться с полукровкой. Если мы отпустим низших, волнения начнутся среди управленцев. Работодатель не занимается соцобеспечением низшего, но при этом с зарплаты низшего взимается налог. Получается, что государство меньше даёт и больше получает. Никаких пенсий, страховок, выплат по потере кормильца, компенсаций за травму на производстве. – Отец помедлил, а затем нехотя добавил: – Есть низшие, которые управляют преступной сетью. Их так просто не стереть с лица земли. У них есть деньги, влияние и связи. Связи с другими чистокровными, как бы ужасно это ни звучало. Если бы всё было так просто, Готье. Ни одно государство не избавится от тех, кто приносит неплохой доход в казну.

– Я думал, что вы против полукровок и низших, но Чарли родился в Запретных землях, а вы его взяли, – растерялся я.

– Послушай меня внимательно. Я против того, чтобы дружить с полукровками. Но я никогда не отрицал их значимость для страны, для нас. Кто будет готовить завтрак и чистить нашу обувь, если не полукровки? Я против низших, так как им присуще девиантное поведение, но я не изверг. Одно дело – переселение подальше от центра. Другое – стерилизация. – Он замолчал и, внимательно оглядев меня, проговорил: – И должен тебя предупредить, что всё, о чём мы сейчас говорили, должно остаться строго между нами. Ни твои друзья, ни одноклассники ничего не должны знать. Если начнётся шумиха, я точно не смогу отстоять свою позицию в Совете.

– Я понял, отец. Никому не расскажу.

– Ни слова этому полукровке, Скэриэлу. Ты меня понял? Если ты дашь Совету старейшин хоть малейший повод и в очередной раз докажешь, что низшие сплошь преступники и отбросы, то за закон о принудительной стерилизации проголосуют все. Никто уже не будет меня слушать.

– Я всё понял.

– Теперь по поводу твоей выходки в лицее. – Отец поднялся и встал у окна.

Я не сразу понял, о чём он, так меня потряс наш разговор о низших. Когда же до меня дошло, то я скривился, пока отец не видел.

– Ты больше никогда не поднимешь руку на чистокровного, тебе это ясно? – строго проговорил он.

– Не знаю, что на меня нашло, – начал я в своё оправдание. – Только хотел защитить честь своих друзей…

– Я не спрашивал о причине. Защита чести – дело благородное, но ты должен помнить о границах. Ты чистокровный, а не низший. Не опускайся до физического насилия. Сколько раз мне хотелось хорошенько двинуть некоторым чистокровным в Совете! – Само слово «двинуть» так поразило меня, что я растерялся. Отец желчно усмехнулся. – Но это плохо скажется на моей репутации. А мне надо быть предельно осторожным, чтобы добиваться поддержки хоть каких-то здравых решений.

– Я буду следить за своим поведением, – покорно произнёс я.

Мой отец – оппозиционный политик. Ну, насколько это вообще возможно в Октавии. Кому скажешь, не поверят.

– Надеюсь, что ты говоришь искренне. Не буду больше поднимать эту тему. Миссис Рипли сказала, что ты чувствуешь вину. Этого достаточно. – Его голос смягчился. – Меня в целом устраивают твои сеансы с ней. Не хочешь ли ты продолжить, допустим, раз в месяц? Мне кажется, эти встречи идут тебе на пользу.

– Я не против, – признался я.

Мне действительно нравилось наше общение с миссис Рипли. Как нравились и эти перемены в отношениях с отцом. Даже закралась мысль, а не посещает ли он её сам?

– Замечательно, – улыбнулся отец и вновь сел за письменный стол. – Если тебе не хочется со мной чем-то ещё поделиться, то ты свободен.

Я медленно поднялся, дошёл до двери, взялся за ручку и, прежде чем выйти, повернулся и сказал:

– Спасибо.

Отец подписывал документы. Он растерянно посмотрел на меня, держа ручку на вису.

– За что?

За то, что взял в свою семью и вырастил. За то, что пытаешься мне помочь, пусть и не всегда так, как я этого хочу. За то, что идёшь мне навстречу и доступно объясняешь, в чём я был неправ. За то, что стараешься быть хорошим отцом.

– За всё. – Я широко улыбнулся. – Я люблю тебя, пап.

Он уставился на меня, видимо не зная, как реагировать на эти слова. Тут взгляд его потеплел. Перестав хмуриться, он нежно ответил:

– И я тебя, Готье.

29

За день до экзамена я почувствовал такой прилив уверенности, что просто-напросто не мог усидеть на месте. Трудно было определить причину столь резких перемен, они могли быть лишь временными, но того, что страх провала отступил, нельзя было отрицать. Возможно, мне помогли тренировки со Скэриэлом, или встречи с миссис Рипли, или последний разговор с отцом – а может, и всё вместе. Я решил, что раз морально и физически уже готов, то не будет лишним прогуляться, подышать свежим воздухом и растрясти жирок, который наел под домашним арестом. Сильвия утром за завтраком передала мне волю отца: я вновь свободен и могу покидать дом, когда мне заблагорассудится. Я предупредил Чарли, и через полчаса мы мчались на машине.

– У тебя сегодня хорошее настроение. Ты прямо светишься, – довольно отметил водитель, въезжая на внутреннюю парковку торгового центра. – Разве завтра не важный экзамен?

– Уверен, что сдам. Чувствую, что это в моих силах.

– Отлично. Какие планы на сегодня?

– Зайду в книжный, прогуляюсь немного и домой.

– Не хочешь встретиться с друзьями? – спросил Чарли, выбивая сигарету из пачки.

– Мне вполне комфортно и одному. – Я вышел из салона, он последовал за мной.

– Хорошо, тогда подожду тебя здесь. Если что, буду в кофейне на первом этаже.

– Договорились. Напишу, как освобожусь. – На прощание я зачем-то помахал рукой. Чарли ответил тем же. На этом мы и расстались.

Напевая лёгкий мотивчик себе под нос, я направился к стеклянному лифту. Не прошло и минуты, как двери отворились. Я шагнул внутрь вместе с влюблённой парой и смущённо отошёл вглубь. Они держались за руки, обсуждая будущую годовщину, в какой-то момент девушка уткнулась мужчине в шею, и тот приобнял её в ответ. Я никогда не был приверженцем телячьих нежностей, тем более на публику, поэтому картина вызвала во мне негодование вперемешку с неловкостью. Когда мужчина поцеловал свою спутницу, я пожалел о том, что поленился и не выбрал эскалатор. К четвёртому этажу меня уже заметно раздражало происходящее – они тискались всё это время! – так что, когда двери отворились, я грубо протиснулся мимо и со вздохом облегчения вышел первым. И тут я увидел знакомые лица.

На третьем этаже справа от эскалатора стоял Леон и, держа в руках телефон, в наушниках слушал музыку. Леон не замечал, как к нему с другой стороны, гогоча и толкая друг друга, идут два дружка Клива, чьих имён я не помнил. Его нужно было срочно выручать, пока эти придурки не столкнулись с ним и не начали приставать.

Я ринулся к лифту и несколько раз нажал на кнопку третьего этажа, словно от этого кабина спускалась бы быстрее. Казалось, прошли бесконечные десять минут, прежде чем двери отворились, и я выскочил, чуть не сбив с ног какую-то женщину. Я поспешно извинился, выслушал её ворчание, свернул к Леону – и помчался со всех ног.

Время от времени я бросал взгляды на дружков Клива. Те отставали на добрых десять метров. Если бы они увидели Леона или меня, то могли тоже перейти на бег, и тогда стычки не миновать. К счастью, их что-то отвлекло в витрине магазина. Они остановились, а я мысленно возликовал из-за такой удачи.

– Леон! – Я схватил его за локоть, чуть не выбив телефон из рук, и потащил дальше.

На мгновение рука его напряглась; казалось, он сейчас просто отпихнёт меня. Но спустя секунду Леон покорно пошёл за мной, с недоумением поглядывая по сторонам:

– Готье? Что случилось?

– Нам нужно куда-нибудь скрыться.

– Зачем? От кого? – совсем растерялся он.