– Вот и поучи.

– Ладно, будь по-твоему. Полечу, поучу. До скорого!

С этими словами орел Петр снялся с места и как будто прыгнул вниз, сквозь прозрачный пол, даже не раскрывая крыльев, как парашютист.

Мы остались вдвоем.

Белый волк прошелся передо мной взад-вперед (я слышал, как стучат его когти о невидимый пол). Потом заговорил опять:

– Я помню все твои дела, Гунтер. Все твои гнусные дела за последнюю тысячу лет. Голод и чума. Потопы, пожары, погромы и даже какие-то гибридные войны, и все это – не без твоей помощи. Этот мир и так устроен криво и по-уродски, но зачем ты портишь его еще больше?

– Слышало бы тебя сейчас твое начальство, – сказал я.

– Не побоюсь и повторить. Люди глубоко несчастны. В их жизни нет смысла, как нет и особой радости, но с чего ты взял, что эту жизнь можно отнимать силой? Ты угробил столько ни в чем не повинного народу, что мы сбились со счета. Кромешные – это твое изобретение? Сам додумался или кто подсказал? Могу предположить, что тебе нет дела до людей, но не далее чем вчера ты сжег десяток юных оборотней в лагере! Ты настоящий изверг. Ты всегда таким был, но сейчас ты перешел все возможные границы, Гунтер! Или Гройль – здесь больше подходит это подлое имя!

– Просто я… утратил интерес к этим детишкам. Я выбрал одного, единственного, который был мне нужен. Я его использовал. Теперь он – это я. Что ты на меня так смотришь? Ничего личного. Просто вопрос выживания.

И тут Сигмунд взорвался. Я давно не видел его таким. Даже с учетом того, что я и так очень давно его не видел. Он подскочил ко мне и приблизил свою морду к моей:

– Ничего личного? Как бы не так. Юный Волков был другом моего сына. Помнишь малыша Сигурда, белого волчонка, нашего наблюдателя в Митгарде? Он называл себя просто – Вик. А я всегда звал его Зигфридом, чтобы он был хотя бы немножко понаглее… ты и его хотел убить, мерзавец?

– У меня нет любимчиков, – только и проговорил я.

– Вот как крепко ты это затвердил, гаденыш! Только это не твои слова! А чьи – помнишь?

Я вдыхал запах его шерсти. Запах его горячей слюны. Этот запах был знаком мне с детства – и, кажется, с самого детства я его ненавидел.

Запах старшего брата.

«У меня нет любимчиков», – говорил нам строгий отец. И наказывал обоих.

А мне больше всего на свете хотелось стать его любимчиком.

За тысячу лет я забыл, каким он был, отец. Забыл его голос. Даже его лицо стерлось из моей памяти. Лживая человеческая история сохранила разве что его имя, известное по древним сказаниям: Вёльсунг. Внук всемогущего Вотана, которого, в свою очередь, скальды называют и другим именем, куда более славным.

– Даже не вспоминай о них! – прорычал разъяренный Сигмунд. – Ты недостоин памяти предков. Ты – изменник. Низкий перерожденец. Я бы тебя хоть немного уважал, если бы ты бросил нам открытый вызов! Попытался бы оспорить свое изгнание! Но нет. Вот уже множество жизней ты изворачиваешься и юлишь, подобно известному наглецу, Локи из Утгарда… используешь любую возможность, чтобы вредить нам…

– Как вам навредишь? – огрызнулся я. – Вы бессмертные.

– Вот оно что! Конечно, ты завидуешь бессмертию асов! Но вспомни, за что ты утратил дар бессмертия? За что ты был выброшен в Митгард?

Я хотел промолчать. Но не смог. Он всегда подавлял меня. Я не мог выдержать его взгляда. И пробормотал еле слышно:

– Я хотел убить младших.

– Да, ты попытался это сделать! Убить собственных братьев! Свет не видел такого кровожадного ублюдка, как ты, Гунтер! На твою беду, великий Вотан сумел вернуть волчат к жизни. Лишь тогда ты признался! А то ведь надеялся выйти сухим из воды, как обычно!

– Я хотел убить их просто потому, что не мог убить тебя, Сигмунд. Я, и только я должен был стать наследником Вёльсунгов. По нелепому праву первенства власть над Митгардом принадлежит тебе. Это несправедливо! Я такой же сильный, но я умнее. Я решительнее. Я злее. Я не остался бы сторонним наблюдателем, как ты. Я бросил бы вызов самим Демиургам. Русский царь прав: я не оставил бы от этого мира камня на камне. Нет, не так. Я перевернул бы его вверх дном, как шторм переворачивает айсберги в океане. Видел, как это бывает? Когда сияющая, белоснежная ледяная гора под ударами волн внезапно накренится и ухнет в глубину, а взамен над поверхностью воды появится темное дно айсберга, облепленное нефтью, илом, ракушками и всяким прочим подводным дерьмом… понимаешь ли ты великий смысл происходящего?

– О, да, – усмехнулся Сигмунд. – Всякое дерьмо так и рвется наверх. Думаю, сравнение с нефтью тоже не случайно пришло тебе в голову. Сгущенная за миллионы лет смерть – можно ли придумать лучший символ вашего мира?

– Осталось только поджечь ее, Сигмунд. Тогда ваш чистенький Асгард, ваш малобюджетный рай, покроется жирной черной копотью. И тогда вы поймете, что…

У меня едва не сорвалось с языка то, что я хотел сказать больше всего. Ох уж эти мне подростковые гормоны – наследство Сереги Волкова! В тот миг я был настолько глуп, что чуть не выпалил: и тогда вы поймете, что совершили ошибку.

И позовете меня обратно.

Это была секундная слабость. Но мой брат, кажется, понял.

– Слишком поздно, – сказал он. – Мы не примем тебя назад. Ты потерял это право навеки. Ты будешь наказан, Гунтер, за все, что ты наделал. Твои жертвы свидетельствуют против тебя.

Я поднял голову.

За его спиной из пустоты выходили белые фигуры, как если бы он был шахматным королем на клетчатой доске. О да, здесь были все, кого я убил за долгие годы. Некоторых я узнавал, а многих начисто забыл, но они-то меня не забыли. И все они явились из небытия, чтобы мне отомстить.

Двенадцать юных волчат из «Эдельвейса» (ах, нет, отметил я, их все же одиннадцать). Мария и Матвей, родители Сереги Волкова – даже здесь они держатся за руки, будто ничего не случилось! Лесничиха из Чернолесья: старик Герман даже не знает, что ее смерть от пневмонии не обошлась без моих зубов. Безымянные людишки, которых я никогда не считал – мусора, уголовники, солдаты. Расходный материал истории. Вот храбрый партизан Ковальчук, прямиком из сорок третьего, а вот рядом и его родственничек, Феликс… каюсь, его я убил вынужденно. Вздумал уйти вместе