Шрифт:
Закладка:
– Тогда я стану листьями и травой.
* * *Цзян Юн плохо спал, всю ночь ворочался. Ему виделось, как его собственные руки копали черную, влажную землю. Он вдыхал древесный запах, слышал, как копошатся подземные жители, разбегаясь от его цепких пальцев. Разум был затуманен, и тело самопроизвольно устремлялось рыть и рыть, искать, обладать. Когда под ним образовалась яма в целых три чи[11], он нащупал зарытые в холодную глину три маленькие костяшки. Глаза Цзян Юна расширились, он с тихим рычанием достал их и прижал к себе. Ему казалось, что в этих маленьких пожелтевших от веков гадальных костях сокрыт весь его мир и все его желания. Но он также чувствовал и голод. Цзян Юн посмотрел на свои грязные от земли руки, в которых держал кости, и неуверенно сглотнул. Сухой ком спустился по его горлу. Он почесал шею, как маленький зверек, и тряхнул головой. Его живот предательски заурчал, и в этот раз Цзян Юн не медлил. Он погрузил одну костяшку себе в рот и проглотил, но она застряла поперек горла. Задыхаясь, он корчился от боли, хватал ртом воздух. В панике Цзян Юн зарыл пальцы в холодную землю. Ему было страшно, в глазах темнело, легкие бунтовали от нехватки кислорода. Он бил кулаком себя по спине в надежде, что это поможет ему освободиться от застрявшей в горле гадальной кости. Совсем обессилев, Цзян Юн рухнул и с громкими хрипами потерял связь со своим телом.
Ко! Ко! Ко!
Цзян Юн упал с кровати и резко открыл глаза. Он вскочил на ноги, держась за горло, все еще чувствуя последствия своего сна.
– Что за…
Ко! Ко! Ко!
Подойдя к окну, он раздраженно вздохнул. Его разбудили разбушевавшиеся куры. Своими маленькими лапками они мяли грязь и махали крыльями, громко кудахча между собой. Солнце уже стояло высоко. Сколько же он спал? Цзян Юн провел рукой по своей груди. Все его нижние одежды были мокрыми насквозь. Он осторожно развязал пояс тонкого белого халата, снял его и аккуратно разложил на кровати, чтобы тот высыхал.
И тут краем глаза Цзян Юн заметил черное пятно на самом краю своей кровати. Это было аккуратно сложенное ханьфу из ткани, легче которой он не видел ничего. Под складкой воротника виднелся уголок записки. Дрожащими руками Цзян Юн достал ее и с улыбкой провел пальцем по идеально выведенным иероглифам. Неприятное ощущение от ночной беседы с Тай Фэном стало оседать глубоко в памяти, оставляя после себя нежную пенку удовольствия при виде этой невинной записки.
– Как солнце сменяет луну на широком небосводе, так и мой холод медленно растапливается искристым огнем самой жаркой из всех печей на свете. Пусть мой ветер раздувает ее пламя, пусть оно поднимается до неба, разгоняя тьму. Цзян Юн, прими от меня этот небольшой подарок в качестве напоминания о том, что даже после самого яркого пожара угли все еще раскалены…
После того как Цзян Юн прочитал эту записку, его сердце трепыхнулось от волнения. Он не знал, что Тай Фэн может так красиво писать, и тем более для него. Разве он заслужил такое? Аккуратно сложив лист, Цзян Юн принялся ходить по комнате, ожидая, когда его тело наконец высохнет. Он бродил перед окном и посматривал на улицу, ловя на себе удивленные взгляды деревенских девушек. С трудом оторвавшись от далеких мыслей и представлений, как Тай Фэн пишет ему эту записку, Цзян Юн осознал, что стоит перед окном полностью голый. Он быстро отошел и сел на кровать.
– Какой стыд… Теперь я никогда не выйду из этой комнаты!
Цзян Юн посмотрел на черное одеяние, разложенное рядом и готовое коснуться его кожи. Тонкие пальцы касались ткани, играясь с ней, как с самыми шелковистыми волосами, которые только могут существовать на свете. Он шумно выдохнул, зажмурился и крепко сжал материал в кулаке. Цзян Юн посмотрел на изменившую форму охранную печать. Уже несколько часов она была в спокойствии даже после его безумного сна. Он вспомнил момент, когда в гильдии Алого шелка потерял сознание, а потом проснулся с наполовину оголенным телом.
Ох… неужели?.. Так это значит…
Цзян Юн замотал головой и закрыл покрасневшее лицо руками.
* * *Они взбирались на крутой холм, Цзян Юн кряхтел, вытирая пот со лба. Трава шелестела под его ногами, и в любой момент он был готов рухнуть на нее, чтобы испустить дух. Тай Фэн стоял на самой вершине и терпеливо ждал. Его снисходительный взгляд был устремлен на Цзян Юна, который громко вздыхал со страдающим лицом.
– Не думал, что небольшой подъем на простой холм вызовет у тебя такую усталость. – Тай Фэн улыбнулся и скрестил руки на груди. Легкие рукава нового и идеально белого одеяния подкидывались ветром, переплетаясь с его длинными волосами. – Обычно воры, подобные тебе, быстры и выносливы.
Цзян Юн закатил глаза и, поднявшись на вершину, сел на землю. Он осмотрелся.
– Святые Небеса…
Четыре горных столба возвышались над густыми лесами, покрывшими холмы вдали. Горы устремлялись в небо, рассекая собой плоские, как тарелки, облака. Казалось, их высоте нет конца. Цзян Юн всматривался в лазурные бассейны с горячей водой, окаймленные белыми породами камня. Ветер гулял по долине, разнося листочки, случайно сорванные им с деревьев. Он кружился с ними, подкидывал вверх и быстро увлекал дальше.
– Эти горы называют Перстнями Небесного императора Хэ. В народе ходит глупая легенда, что здесь покоятся пальцы кисти, отделенные от его огромной руки, а само тело служит землей, по которой мы ходим. – Тай Фэн протянул руку к Цзян Юну. – Но это место прекрасно… Когда я еще жил во дворце, каждый раз выходил на балкон и мог видеть эти четыре горных столба. Из них добывают лунный нефрит, который и привел нас сюда. Дай мне дунсяо.
Продолжая сидеть на земле, Цзян Юн поднял на него голову, достал из-за спины инструмент и удивленно вскинул брови.
– Ты хочешь сыграть?
Вместо ответа Тай Фэн поднес к губам дунсяо и мягко улыбнулся. Его тонкие пальцы аккуратно закрыли несколько отверстий, тихий звук легким ручейком стал литься из инструмента.
Цзян Юн завороженно слушал мелодию, осматривая распростертые вдали холмы. Справа небольшие водопады лестницей спадали к реке, водной змейкой тянувшейся к краю горизонта в далекие земли. Тай Фэн играл плавно, тихо наполняя легкие воздухом. Дунсяо нежно пел печальную песнь об утрате и тоске, но они сменялись надеждой и обретением чего-то нового, что заставляло сердце трепетать. Смешение чувств в одной мелодии вызывало у Цзян
