пожимает протянутую ему руку, ничего не замечая. Он едва улыбается и следует дальше: он рассеян, может, переваривает свою подлость, потому что и сегодня приехал играть, хотя у Мирайдзин поднялась температура. Но сегодня особенный день, 29 февраля, и Марко не смог устоять. Он не суеверный и не верит в предрассудки, но все же верит в магию цифр и повторяющихся дат, и в день, повторяющийся раз в четыре года, грех не поиграть. Поэтому он и поехал. В конечном счете тридцать восемь не такая уж и высокая температура, и девочка не казалась такой уж больной. Он дал ей таблетку тахипирина, думая, что в крайнем случае, если температура будет подниматься, он отвезет ее в больницу в Сиене. Но пока все шло как по маслу: как всегда, она уснула в машине и проспала всю дорогу от Флоренции до Вико-Альто; как всегда, проснулась по прибытии на виллу, и как раз вовремя, чтобы он смог разгрузить машину, как обычно, с помощью гигантского филиппинца Дами-Тамбурини по имени Мануэль, ждавшего их в конце боковой аллеи; и, как всегда, она вновь уснула, едва он опустил ее в гамак, как всегда, разложенный в «кабинете боли», названном так потому, что один из предков Дами-Тамбурини, Франческо Саверио, виконт Таламоне, вел тут свой тайный дневник, озаглавленный им «Боль», в котором описывал свои жестокие страдания, вызванные изменами жены Луиджины. Все прошло, как всегда, отлично, но это не отменяет того, что у ребенка температура, и Марко Каррера думает, до чего он подлый. По этой причине, когда Дами-Тамбурини представлял ему Неназываемого, он ничего и не заметил. Но потом внезапно взгляд его снова упал на этого долговязого человека, по-прежнему стоящего с хозяином дома в другом конце зала, и, не узнав его вблизи, он теперь вспомнил старого приятеля, глядя на того издали. Вспомнил его боевое прозвище Близард, на которое вначале тоже не обратил внимания. Не веря своим глазам, Марко пересек зал, направляясь в сторону Неназываемого, который сразу же его узнал и смотрел на него, выжидательно улыбаясь.

– Но ты же… – бормочет Марко, но Неназываемый моментально его перебивает.

– Будьте любезны, вы не покажете мне, где здесь туалет? – говорит он, беря его под руку, и уводит от Дами-Тамбурини, который продолжает встречать гостей.

Они покидают зал. Марко и впрямь направляется к туалету. Смотрит по-прежнему изумленно на своего бывшего друга – встретиться с ним внезапно после стольких лет в этом заведении и даже поначалу его не узнать, – и сердце его начинает бешено колотиться: прежний парнишка, спасший ему жизнь сорок лет назад, теперь скорее напоминает старую ходячую вешалку, на нем потертый и расползающийся по швам костюм, седые волосы взлохмачены, как у безумного ученого, спина изогнулась наподобие вопросительного знака, лицо изборождено пороками, желтые зубы и затейливая татуировка, узоры которой, как щупальца спрута, заползают на шею – татуировка ему не к лицу, если так можно выразиться, как будто ее сделали против его воли.

Тем не менее он продолжает улыбаться.

– Дуччо… – говорит Марко.

Вот он, парень, которого он почти сорок лет назад предал, распустив о нем слух и практически заставив исчезнуть, и которого действительно с тех пор никогда больше не видел. Когда-то все это вызывало у Марко невыносимое чувство вины, мучившее его, однако, недолго, потому что всего два года спустя он был раздавлен смертью Ирены, да и впоследствии угрызения совести его больше не терзали, напротив, они окончательно оказались погребены обрушившимися на него бедами, так что в течение нескольких десятилетий, да и за несколько минут до этого момента, в его памяти не находилось места ни для чувства вины, ни для самого Неназываемого. Но сейчас, когда тот стоит перед ним постаревший, одетый в какое-то тряпье, Марко удивляется, что не думал о нем ежедневно и даже, попросту говоря, забыл. Как такое возможно?

– Ты – Аммоккку? – спрашивает его Неназываемый.

– Да, – отвечает Марко, – но как ты…

– Тогда отправляйся домой. Немедленно.

Он выговаривал слова с трудом, словно страдал нарушением речи: впрочем, его восковое лицо совместимо с исходом любой болезни.

– Послушай меня, – повторил он, – тебе лучше сегодня не играть.

Из-за явной затрудненности речи слова его звучат значительно и с большой выразительностью.

– Почему? – спрашивает у него Марко.

Тем временем они подошли к туалету, где зеркала по обеим сторонам от каждого бесконечно отражают их фигуры.

– Посмотри на меня, – говорит Неназываемый, – и постарайся понять, о чем я тебе толкую: сегодня не играй. Возвращайся домой. Говорю тебе как друг.

Он снова широко улыбается, демонстрируя весь свой арсенал – частокол желтых клыков, налезающих друг на друга.

В течение долгой минуты в голове Марко Карреры образуется круговорот самых разных реакций, которые пытаются одновременно протиснуться вперед, сталкиваются и мешают друг другу. Отнестись к его словам серьезно и немедленно уйти, даже не спросив о причине, а просто суммируя его настоятельную просьбу со знаком, уже данным ему сегодня, – поднявшейся у Мирайдзин температурой. Или попросить объяснений этого, столь театрального его появления – с чего это он вдруг тут оказался, в каком качестве и с какою целью. Попросить у него прощения, с опозданием на тридцать семь лет. Или же высказать несогласие и послать его подальше, что Марко так и подмывает сделать, в нем прямо закипает злость – и, раз уж мы коснулись темы, спросим, откуда вдруг эта злость? Ведь ничего дружеского в увещевании прежнего приятеля не было, скорее оно напоминало мафиозную угрозу. А может, когда делаешь кому-то гадость, то потом этого человека ненавидишь – ты или он – и с нетерпимостью относишься к любому его высказыванию?

– Дуччо, – сказал он наконец, пытаясь сохранять хладнокровие, – я хожу сюда играть каждую неделю. Я знаю, где нахожусь, знаком со всеми игроками, я здесь у себя дома. Вдруг откуда ни возьмись появляешься ты и просишь меня уйти. Почему? Где ты был все это время? Что делал? Почему так неряшливо одет?

В подпрыгивающих отражениях зеркал черный костюм Неназываемого при каждом его движении, казалось, расползается по швам: даже не могильщик, думает Марко. Даже не гробовщик.

– Я тут по работе, – отвечает Неназываемый. – А это моя спецодежда. Природа наделила меня уродством, и это мне на руку, но чтобы хорошо выполнять свою работу, я должен выглядеть отталкивающе, и в этом деле костюм – незаменимый помощник.

– Ты о чем говоришь? Какая работа?

Неназываемый бросает взгляд на секунду вдаль, поднимая голову к потолку, и Марко в этот миг видит в нем мальчишку, выигрывавшего слаломы в Абетоне и поэтому