возмущается? Когда сам виноват во всех своих бедах, со своей злополучной семьей, со своей злополучной жизнью, и он еще осмеливается упрекать? Со своим героическим видением жизни, с требованием, чтобы люди были каменными, героями, как принято говорить.

Разве я ошибаюсь, Луиза?

Синьора, не позволяйте себя обвинять, внушать чувство вины, вы – жертва, вам было всего пятнадцать, а его жизнь была отмечена крахом его семьи: не это ли она тебе сказала?

Брабанти́. Вот как ее зовут. Мадам Брабанти́.

Я произвел расчет, Луиза, и получилось, что мы разлучались на один раз больше, чем сходились. Клянусь. Поэтому с технической точки зрения не стоило даже говорить об этом, но через час я отвезу тебя в аэропорт, ты улетишь, и мы простимся, но я все равно тебе скажу, и на этот раз окончательно:

прощай.

Марко.

Из уст в уста (2013)

Должно было пройти много лет после смерти Ирены, чтобы кто-то из семьи Каррера выкарабкался, а кто-то так до конца и не сумел. Они были одной семьей, но их рассеяло горе. Когда через тридцать лет погибла Адель, семейное ядро уже распалось: прах Пробо и Летиции был развеян в Тирренском море, Марко и Джакомо не находили общего языка, и уже не оставалось ничего, что бы можно было еще разрушить. Смерть Адели, не менее ужасная, казалась менее тяжелой. Она казалась менее тяжелой потому, что переживал ее один лишь Марко, тогда как потерю Ирены переживала, но так и не смогла пережить целая семья. Доктор Каррадори, бывший психотерапевт супруги Марко, подоспел на помощь, совершив несколько спасительных поступков, которые в общем помогли Марко выстоять и зажить той жизнью, которой не пожелаешь и врагу.

Первым делом Каррадори взвалил на себя обязанность оповестить о трагедии мать Адели, свою бывшую пациентку, добравшись до клиники в Верхней Баварии, где она лечилась; и даже принеся ей эту страшную весть, он сумел пробудить в ней былую откровенность, которая их связывала на протяжении пятнадцати лет, сумел взбодрить ее (болезнь ее выражалась, в частности, в том, что она не проявляла видимой реакции ни на какие внешние раздражители) и главное – сумел применить золотое правило управления посттравматическими стрессами, что вызвало взаимное сострадание у переживших горе родителей, которое превалировало над любыми другими чувствами. Вследствие чего благодаря его вмешательству между Марко и Мариной возобновились отношения, прекращенные после развода. Каррадори осознавал, что его вмешательство в жизнь двух близких к краху существ было рискованным, но то, что оно сработало, выражаясь непрофессиональным языком, не удивляло его нисколько: подобное срабатывало и на целых народах, переживших массовое бедствие, срабатывало и на отдельных личностях, проживающих свои маленькие трагедии. Это доставляло радость, поскольку давало ему доказательство обоснованности теорий, которым он посвятил свою жизнь.

Произошло следующее: подобно тому как трагедия зачастую нарушает пакт, скрепляющий семью в единое целое, и приводит ее к неизбежной гибели, та же самая трагедия может привести к противоположному результату, если семья уже распалась, – сблизить уцелевших ее членов, даже если они годами беспощадно воевали и наносили друг другу раны, а потом разбрелись кто куда и думать забыли друг о друге. Это была теория камня, брошенного на поверхность воды: если вода спокойна, он разгоняет по ней круги, если, наоборот, бурлит, то он усмиряет ее, и наступает затишье.

В общем, благодаря внучке Марко и Марина наладили отношения и стали видеться. Марко время от времени ездил с ребенком в Германию, привозил внучку Марине в клинику и оставался в ее палате с ними и Гретой, второй дочерью Марины, – или же ходил с ними по саду, порой даже выводил их за территорию клиники прогуляться в расположенном рядом парке. Он не испытывал негативных чувств по отношению к бывшей супруге, жалкая жизнь, которую она вела и обречена была вести до конца дней, вызывала у него сочувствие: она ведь, как и он, стала shakul, они разделили это состояние. Когда он навещал ее, то исполнял долг, который считал святым, – долг, который регулярно и с нежностью исполняла, пока была жива его дочь и который теперь, по своего рода «обратному» завещанию, стал его вечной обязанностью.

Второе, что сделал Каррадори, – подарил Марко Каррере гамак. Он привез его во Флоренцию после первой своей поездки в клинику, где лежала Марина: гамак японского производства со складными ножками, его можно было переносить в рюкзаке и собирать в два счета где угодно. Маленький гамак. Для ребятишек. Когда Марко сообщил ему по телефону о смерти Адели, Каррадори рекомендовал ему сосредоточиться на занятиях, доставлявших ему удовольствие, гнать от себя мысли, что скорбь все равно его поглотит, и Марко дал ему повод надеяться на лучшее, возражая уже не на идеологической почве («мне больше ничего не может доставить удовольствия»), а с практической стороны: он отныне и впредь будет находиться только с ребенком, не собирается внучку ни с кем оставлять, от занятий теннисом, скорей всего, придется отказаться (теннис в ту минуту был единственным удовольствием, которое пришло ему в голову) с двухлетним ребенком, за которым нужен глаз да глаз. Тогда Каррадори посоветовал Марко брать девочку с собой повсюду, и это, безусловно, был толковый совет, но одно дело давать советы по телефону и вешать трубку, а другое – войти в дом с готовым решением вопроса.

Каррадори наткнулся на этот гамак в магазине спортивных товаров, бродя по мюнхенскому аэропорту в ожидании посадки на свой рейс, и не мог пересилить желание подарить его Марко. Гамак был «предложением недели» и вместо 104 евро стоил 62,99. Он назывался Hanmokku – Ханмокку, что по системе Хэпберна является транслитерацией ハンモック, то есть, собственно, так звучит «гамак» по-японски. Предлагались разные цвета и размеры, для детей и взрослых: опоры были из легкой нержавеющей стали, собирался он очень быстро и легко, и получался действительно небольшой пакет размерами примерно с теннисную сумку. Коррадори знал довольно прилично поведение человеческой души, угнетенной диктатурой скорби, и ему также было известно: чтобы подтолкнуть эту душу к бунту, необходимо пройтись по всем тлеющим на ее периферии очагам, бессмысленным или даже опасным, – словом, он поддался импульсу подарить гамак Марко Каррере, чтобы у того было личное орудие борьбы – если не напрямую со скорбью, то по крайней мере с ее удушающими ритуалами. Чем бы он теперь ни пожелал заняться, пусть вечером или ночью, он не должен ни от чего отказываться, чтобы оставаться дома с ребенком, а поскольку он не собирался нанимать