– То есть вы выиграли восемьсот тысяч евро и оставили их там?

– Восемьсот сорок тысяч. Да.

– Черт побери…

– Вы считаете меня сумасшедшим?

– Да нет. Просто необычно.

– Я их не взял, но попросил кое-что взамен.

– И что же вы попросили?

– Видите, доктор Каррадори, был рассвет, в соседней комнате в гамаке спала Мирайдзин, я дал ей таблетку тахипирина. Я выдохся, четверо находившихся рядом выдохлись еще больше. Через два часа я должен был быть в больнице на работе. На столе валялись карты – гибель того, кто шестью часами раньше был моим другом…

– И что же? Что вы попросили взамен?

– Вдобавок я сгорал от стыда за все, что наделал. За то, что поехал играть, несмотря на поднявшуюся у Мирайдзин температуру. За то, что не вернулся домой, когда меня настоятельно просили. За то, что вошел в раж, когда проигрывал, и вовремя не остановился, как делаю обычно. За то, что еще больше разошелся, когда стал выигрывать, выигрывать, выигрывать, пока не дошел до абсурда, выиграв эту сумму.

– Ну хорошо, это был шок. Что же вы попросили взамен?

– Мне было стыдно за то, что я играю, за то, кто я есть, за то, как прошла моя жизнь. За то, что я потерял всех, кого любил, потому что, как ни крути, все они ушли, доктор Каррадори, все, никого не осталось…

– Мы говорили, что есть ребенок.

– Я стыдился и за внучку, оставленную в гамаке: я стыдился, и мне было жаль себя, нестерпимо, до ужаса. И сделал то, что ни один игрок никогда не сделает.

– И что же именно?

– Я рассказал все то, что рассказываю вам сейчас, тем четырем несчастным, которым, несомненно, было так же стыдно, как и мне. Я сказал и о другом, о чем не часто говорят за игорным столом, но что испытывают все.

– То есть?

– Я сказал, что по мере того, как я выигрывал эти деньги, моя жизнь, которую я веду сейчас, становилась все более убогой. Я выиграл пятьдесят тысяч евро и решил, что куплю себе новую машину, потому что моя нынешняя внезапно показалась мне рухлядью. Но прежде я никогда не думал, что езжу на развалюхе. Понимаете?

– Понимаю.

– Типично для игрока: превращать собственную жизнь в мерзость, надеяться, что она изменится с выигрышем, хотя в действительности желания что-то изменить он никогда не испытывал. Я выиграл уже больше двухсот тысяч и видел себя на Мальдивах или в Полинезии, в роскошных местах, куда на самом деле никогда не собирался. Четыреста тысяч, и вот уже появляются ассистенты, слуги, поварихи, личные водители, гувернантки, словно я не желал ничего другого, как только перестать заниматься собой и своей Мирайдзин. Шестьсот тысяч, и вот я уже бросаю работу, выхожу на пенсию, как если бы моя работа, которой отдано тридцать пять лет, ради которой я принес себя в жертву и которой посвятил столько времени и сил, вдруг стала мне противна. Но это не так. Жизнь, которую я веду, мне отнюдь не противна, наоборот, мне она нравится, потому что, в отличие от многих других людей, у меня есть цель, и эта цель – вручить миру человека будущего, которого по великой и нестерпимой милости мне поручено взрастить.

– И вы это все им сказали?

– Да. И под конец добавил даже то, что любой игрок знает наизусть: ничего хорошего с выигранными в казино деньгами не выходит. И что по всем этим причинам я отказываюсь от восьмисот сорока тысяч.

– А ваш друг? А остальные? Что они сказали?

– Все рыдали. Клянусь. Они мечтали, что я пролью слезы, но я заставил расплакаться их. Но они рыдали не от боли, а от охвативших их чувств. Несколько патетично звучит, но это единственное, за что мне не стыдно.

– Так что же вы попросили вместо выигрыша?

– Попросил вернуть мне фотоархив моей матери. Я его подарил фонду этого Дами-Тамбурини, это тоже длинная история, не стану рассказывать. Много лет назад я подарил архив его фонду, связанному с его же банком, и попросил вернуть.

– Почему?

– Потому что внезапно, после испытанного мной сожаления, о котором я вам уже говорил, мне показалось, что я наконец понял, как в действительности обстоят дела. Я понял, что единственной ценностью, которой владел тот человек, был подаренный мной материнский архив.

– Браво.

– Те фотографии я им не дарил, я просто от них избавился. Под предлогом, что передаю их тем, кто сможет их оценить лучше меня, я сбыл с рук то, что моя мать оставила после себя, след ее пребывания на этой земле. Завтра я его заберу. Это моя победа, одержанная вчерашней ночью.

– Вы не жалеете?

– Ну вот еще! Послушайте, у меня нет проблем с деньгами. Мне всегда нравилось работать, и я никогда не мечтал о жизни рантье. Для меня те деньги стали бы проклятием. Это игра, страсть подростка, от которой я так и не избавился, продолжала мне угрожать. Я прожил жизнь под этой угрозой, но сегодняшней ночью заглянул ей в глаза. Увидел, как обстоят дела. Мне нужно было с кем-то поговорить об этом. Я вспомнил о вас.

– Правильно сделали.

– Сейчас я должен попрощаться. Я отнял у вас слишком много времени.

– О чем вы говорите? Вы прекрасно сделали, что мне позвонили.

– Благодарю вас, доктор Каррадори. Надеюсь вас скоро увидеть.

– Непременно вас навещу. Покажете фотографии из архива вашей матери.

– С удовольствием. Они прекрасные.

– Не сомневаюсь.

– До свидания, доктор Каррадори.

– До свидания, доктор Каррера.

Последнее (2018)

Луизе Латтес

23, Рю дю Доктер-Бланш

75016 Париж

Франция

Флоренция, 27 декабря 2018 г.

Дорогая Луиза!

Вот я тебе отвечаю. Вероятно, ты знала, что на этот раз я объявлюсь: разговор о колибри, эмменалгии, о том, почему мы не сошлись, не может кануть в бездну. Но это отнюдь не означает, что я собираюсь возобновить с тобой переписку. Единственное, что я знаю наверняка, так это то, что не могу возобновить с тобой какую бы то ни было связь.

Прежде всего, к вопросу о том, двигаться или стоять на месте: я вижу, что ты снова переехала в новый дом. Почему? Разошлась и со своим философом-евреем? Если да, то почему? Или это твоя рабочая студия? Но если это студия, то почему ты сняла ее так далеко от дома? Другие гипотезы в голову не приходят, поскольку исключаю, что, оставаясь вместе, вы просто поменяли жилье: не