– Несмотря на гибель Сертория, некоторые города Испании все еще бунтуют, Митридат тревожит наши восточные границы, некий гладиатор поднял третье восстание рабов, уже не на Сицилии, а всего в нескольких днях пути от Рима. Неужели присутствие моего сына действительно имеет такое значение? Неужели римский Сенат боится двадцатичетырехлетнего юноши, который просит всего лишь сделать его священником вместо дяди по просьбе последнего, высказанной на смертном одре? Если так, сенаторы куда боязливее, чем желают казаться, придирчивее, чем надо, и гораздо более робки, чем ожидает Рим, подвергшийся нападению одновременно с нескольких сторон. – Собеседники хранили молчание, и Аврелия позволила себе высказать осторожную угрозу: – Что подумает народ, подвергшийся многочисленным лишениям из-за войн в Испании и на Востоке, что скажут торговцы, обеспокоенные нападениями киликийских пиратов, а также жители Капуи и других городов Южной Италии, разграбленных восставшими рабами, увидев, что Сенат больше озабочен тем, чтобы держать молодого римского гражданина в изгнании, нежели прекращением войны в Испании, разгромом Митридата, уничтожением пиратов и подавлением проклятого восстания рабов?

Внезапно Аврелия поняла, что напрочь забыла о приличествовавшей ей покорности. Ее гордость взяла верх.

Или нет?

Она решила нанести последний удар:

– Кроме того, я не понимаю, как может великий понтифик отказать в поддержке прошения религиозного свойства, соответствующего обычаям Рима.

На этот раз Цицерон широко улыбнулся, хотя и попытался скрыть улыбку, уставившись в пол. Аврелия была женщиной, но ее ораторское мастерство вызывало восхищение. Будь она защитником, затрепетали бы любые судьи.

Ее разоблачительная речь достигла цели. Метелл думал сразу о всех перечисленных ею вопросах, о великих испытаниях, обрушившихся на Рим. Гражданам надлежало не вспоминать былые разногласия, а объединиться, чтобы противостоять невзгодам и разобраться с ними раз и навсегда. Метелл знал, что эта женщина и ее родственники способны распространить в Субуре слухи, которые взбаламутят народ, и без того обеспокоенный всем вышеназванным. При этом Метелл мог бы с легкостью опровергнуть эти слухи, всего лишь позволив проклятому Цезарю вернуться в Рим.

– Возможно, – наконец заговорил он, – я с-с-склонился бы к тому, чтобы предложить Сенату возвратить т-т-твоего сына, н-н-но при одном условии: он н-н-никогда не станет в-в-военным трибуном и ни при каких обстоятельствах не пойдет ни на какие выборы, которые повлекут за собой участие в г-г-государственных делах, а т-т-тем более вступление в Сенат.

Цицерон хотел что-то сказать, но Аврелия опередила его.

– Он не будет военным трибуном, обладателем государственной должности и кандидатом на выборах, которые позволили бы оказаться в Сенате, – быстро согласилась она, уже услышав все, что хотела услышать. Теперь ей хотелось поскорее выбраться из атриума, не дав Цицерону добавить то, что заставит Метелла передумать. – Кажется, я злоупотребила терпением сенатора… – Она повернулась к Цицерону. – Обоих сенаторов.

Она поклонилась на прощание и, не дожидаясь ответа, направилась в прихожую, к дверям, что вели наружу, где ее ожидали рабы. Вскоре она уже шагала по улицам Рима, довольная тем, что получила искомое: Метелл, человек слова, обещал выполнить ее просьбу. Многое в нем было ненавистно ей, но он был человеком слова – вот почему Марий решил вести переговоры с ним. Сколько бы Цицерон ни отравлял его подозрениями, Метелл, знала она, не изменит своего мнения.

Атриум дома Метелла Пия

– Не вижу смысла в его возвращении, – заметил Цицерон, оставшись наедине с хозяином.

– Я не считаю его о-о-опасным, – возразил Метелл. – Цезарь займет всего лишь низшую священническую д-д-должность, и, поскольку мы преградили ему доступ к в-в-военному трибунату, к cursus honorum и к Сенату, у него ничего не выйдет. Он н-н-ничто.

– Должен ли я напомнить тебе, что в восемнадцать лет, будучи фламином Юпитера, он осмелился противостоять самому Сулле?

– В-в-верховный жрец Юпитера – совсем не то, что м-м-мелкий священник, а именно об этом м-м-мы сейчас говорим, – настаивал Метелл.

– Только что упомянули, а ты уже забыл? В двадцать три года он превратил суд над сенатором в суд над Сенатом и нашими политическими идеями!

– Я не забываю, н-н-но без военной силы и в-в-восхождения по лестнице должностей он п-п-пустое место, и ты это знаешь, Марк.

Цицерон помолчал и спросил:

– Откуда ты знаешь, что он не станет военным трибуном, что никто никогда не возьмет его под крыло, что он не займется государственными делами? Как можешь ты быть уверен, что, когда ему исполнится тридцать, он не станет избираться в квесторы, сделав первый шаг к Сенату? Наши запреты не означают, что он не станет этого делать.

Метелл ответил решительно:

– Потому что только в-в-военные трудности з-з-заставят какого-нибудь сенатора назначить Цезаря в-в-военным трибуном. Войны сейчас идут далеко, в Испании и на Востоке, а не в Италии. А что касается г-г-государственных дел, я уверен, что он не станет участвовать в выборах. Для этого есть важная причина, о которой ты, Марк, п-п-похоже, забываешь.

– Что за причина? – спросил Цицерон.

– С-с-семья Цезаря разорена из-за п-п-проскрипций Суллы. Гай Юлий Цезарь, которого ты так боишься, мой друг, п-п-попросту не имеет денег. А без денег, как тебе известно, победить на выборах в Риме н-н-невозможно.

Это была непреложная истина.

Цицерон молчал. Он не видел препятствий для возвращения Цезаря, кроме собственных дурных предчувствий. У него не осталось доводов. Метелл был прав: без денег и серьезных военных трудностей в Италии участие Цезаря в общественной жизни не могло быть хоть сколько-нибудь заметным, даже если бы он вернулся в Рим.

– Т-т-так какое дело з-з-заставило т-т-тебя д-д-дождаться окончания моего разговора с Аврелией? – спросил Метелл.

Цицерон улыбнулся:

– Это был предлог. Я просто хотел присутствовать при вашей встрече.

Метелл удивленно посмотрел на него, однако признание Цицерона после напряженной беседы рассмешило его.

Цицерон засмеялся в ответ, но несколько принужденно.

Между тем оба сенатора кое о ком забыли.

О Спартаке.

XL

Письмо с новостями

Родос

Конец 72 г. до н. э.

Письмо от Корнелии доставили в разгар урока ораторского мастерства. Посыльный сразу направился из гавани к Цезарю и подал ему свиток, запечатанный сургучом.

– Извините, учитель, – сказал Цезарь Аполлонию, поскольку тот был вынужден прервать урок. – Я велел, чтобы письма из Рима доставляли мне сразу же, где бы я ни был.

Аполлоний кивнул, не выказав ни малейшего раздражения.

Цезарь развернул папирус. Послание оказалось необычайно длинным.

– Это от жены, – пояснил он.

– Она всегда пишет тебе такие пространные письма? – удивился Аполлоний.

– По правде говоря, нет, – ответил Цезарь, тоже очень удивленный.

– Надеюсь, это хорошие новости, – заметил Аполлоний. – Когда новости плохие, любимый человек не станет слишком распространяться. Оставляю тебя одного, чтобы ты спокойно прочитал письмо. Эта терраса