в этом гостеприимном особняке еще немного, – заявил Цицерон. – Есть еще один вопрос, который я хотел бы решить с уважаемым Метеллом, но я могу подождать, пока наша гостья не обсудит с хозяином все свои дела. Я буду в прихожей, – предложил он из вежливости, чтобы Аврелия обрела желанное уединение, но при этом так и не покинул своего места. Теперь в атриуме были только сам Метелл, Аврелия и Цицерон, а также несколько рабов, которые поспешно убирали со столов тарелки, подносы, кубки и еду, оставленную гостями.

– Нет, – возразил Метелл. – Раз тебе нужно со мной п-п-поговорить, останься, Марк. В-в-ряд ли наша гостья п-п-потребует, ч-ч-чтобы ты ждал в прихожей.

Аврелия предпочла бы, чтобы Цицерон не присутствовал при разговоре, но сочла, что предлагать ему покинуть атриум вопреки желанию Метелла – плохое начало. Когда хочешь просить человека об одолжении, неразумно сразу выдвигать требования или условия. Даже если ты принадлежишь к одному из древнейших римских семейств и это кажется тебе унизительным, надо вести себя как можно скромнее.

– Конечно, – сказала Аврелия, изобразив притворную улыбку: лишь очень проницательный человек понял бы ее смысл. – Я не против присутствия сенатора Цицерона и вообще кого угодно. Я просто боюсь… утомить сенатора.

Цицерон был проницателен. В отличие от Метелла.

Ему очень хотелось узнать, зачем Аврелия явилась к Метеллу, заклятому врагу семьи Юлиев. Другие сенаторы имели меньше влияния, чем Метелл, но скорее помогли бы ей.

– Я терпелив, – ответил Цицерон, возвращаясь на ложе и больше не делая попыток покинуть атриум.

Метелл пригласил Аврелию присесть на солиум, но она вежливо отказалась.

– Я буду говорить коротко и не отниму у тебя много времени.

– Хорошо, тогда н-н-начинай, – сказал Метелл.

Аврелия глубоко вздохнула и в нескольких словах изложила свое дело:

– Я пришла просить тебя, чтобы Сенат по твоему ходатайству пересмотрел вопрос об изгнании моего сына Юлия Цезаря.

Повисло молчание.

Метелл несколько раз моргнул, ничего не ответив.

Цицерон медленно протянул руку, взял кубок с вином и сделал большой глоток.

Аврелия перевела взгляд с одного сенатора на другого; те размышляли, медля с ответом. Столь долгие раздумья не предвещали ничего хорошего. Очевидно, они ищут способ вежливо отказать ей и, желая соблюсти приличия, подбирают подходящие слова, дабы смягчить отказ.

– Я знаю, что и-и-изгнание родственника крайне болезненно д-д-для близких.

Метелл намекал на собственного отца, Метелла Нумидийского, удаленного из столицы в то время, когда популяры, можно сказать, властвовали в Риме.

– Мой зять Гай Марий охотно согласился обсудить с тобой возвращение твоего отца, – заметила Аврелия, сразу поняв намек.

Цицерона поразило то, с какой легкостью эта женщина упомянула имя Гая Мария, запрещенное в Риме, где правили оптиматы, наследники Суллы. Последний выбросил прах Мария в реку, чтобы навеки изгладить это имя из народной памяти.

– Эти переговоры не увенчались успехом, – угрюмо возразил Метелл Пий. Его слова прозвучали резко. Он даже не заикался. Аврелия промолчала и решила больше не спорить. – Кроме того, твой сын, Юлий Цезарь Младший, скажем прямо, з-з-заслужил недоверие Сената.

– За то, что выдвинул обвинения против Долабеллы, бывшего известно на чьей стороне и отличавшегося сомнительной порядочностью? – решительно заговорила Аврелия. – Присутствующий здесь сенатор Цицерон сам был готов возбудить против него дело, однако его никто не отправил в изгнание.

– Если позволите, – вмешался Цицерон, – я тоже хотел бы кое-что сказать.

– Говори, – согласился Метелл.

– Дело не в том, что Цезарь обвинял Долабеллу, – пояснил Цицерон, – а в том, как именно он это делал: он повернул все так, что суд по делу одного лица превратился в обвинение власти, установившейся после гражданской войны. Твой сын, Аврелия, превратил суд над Долабеллой в суд над Сенатом. Так же он вел себя на суде над Антонием Гибридой, пока его не остановили плебейские трибуны, наложив свое вето.

«Трибуны, подвластные Сенату, где всем заправляют оптиматы», – подумала Аврелия, но промолчала. Как она и предполагала, присутствие Цицерона усложняло ей задачу. Однако она не собиралась сдаваться так быстро.

– Я с-с-согласен с-с-с тем, что сказал Марк Т-т-туллий Цицерон, – заключил Метелл, и его слова прозвучали как окончательный приговор.

– Несмотря на разногласия, мой зять выступал за возвращение твоего отца, даже если, как ты говоришь, переговоры не увенчались успехом из-за начавшегося в Риме кровопролития. – Аврелия снова обратилась к этому эпизоду. – Но есть и другие причины, побудившие меня прийти сюда, чтобы… – она подыскивала нужное слово, дабы обозначить свое приниженное положение и тем польстить самолюбию собеседников, – умолять.

– Что ж, к-к-клянусь Юпитером, я готов тебя выслушать, – добавил Метелл. – Ты знаешь, что я не поддерживаю возвращение твоего сына с учетом т-т-течения государственных дел и необходимости следить за безопасностью Рима, н-н-но я готов выслушать все, что ты желаешь с-с-сказать.

Аврелия кивнула, притворяясь благодарной. Она была гордой женщиной. Метелл и Цицерон знали это и понимали, как нелегко ей дается внешнее спокойствие.

– Я пришла сюда также из уважения к брату, который защищал самого Долабеллу и других сенаторов-оптиматов, – продолжала Аврелия.

– Р-р-ради него я и согласился тебя принять.

– Находясь на смертном одре, брат изложил мне просьбу, которую я представляю тебе в виде письма, – Аврелия извлекла из-под туники сложенный папирус, – написанного им собственноручно. Это и есть та просьба, с которой я обращаюсь к тебе, Метелл Пий, и которую ты любезно согласился рассмотреть. Брат ссылается на древний обычай, согласно которому жреца всегда сменял молодой человек из его семьи, назначенный им самим. Аврелий Котта предлагает, – она протянула папирус Метеллу, – чтобы его сменил мой сын Юлий Цезарь Младший, которого для этого следует вернуть в Рим. Это простое священство, а не важная выборная должность.

Цицерон мысленно улыбнулся. Он уже понял, почему Аврелия обратилась к Метеллу: будучи великим понтификом, последний занимался всеми религиозными вопросами, и, поскольку он был поставлен не народом, а Сенатом, ему приходилось вести себя осторожно, соблюдая обычаи. Аврелия, подумал Цицерон, убеждена, что Метеллу придется удовлетворить просьбу, которая касается религиозных дел и соответствует римским порядкам.

– М-м-можно взглянуть на папирус?

Метелл протянул руку. Аврелия передала ему письмо. Он развернул папирус, прочитал и тут же передал Цицерону. Тот тоже пробежал его глазами и вернул Метеллу, ничего не сказав. В свое время ему приходилось работать с Коттой. Письмо действительно было написано его рукой.

– Я о-о-очень уважал твоего брата, – проговорил Метелл. – Его к-к-кончина стала большой п-п-потерей для всех, и к твоей просьбе следует отнестись с в-в-вниманием, – задумчиво добавил он.

То была обычная религиозная должность, маловажная, не предполагавшая, как указала просительница, доступа к военной или государственной власти, и все же… он сомневался. Поняв, что он колеблется, Аврелия