тем, что сражение проходило в непосредственной близости от Оски и Калагурриса, жители которых были горячо преданы делу популяров: те попросту не имели права отступать, вынужденные сражаться не на жизнь, а на смерть. И все же победа казалась неправдоподобно легкой.

Происходили и другие странные вещи.

Расхаживая по долине, где только что отгремела битва, а его люди забирали трофеи бежавших вражеских легионеров, Серторий вспоминал события последних недель. Начать с того, что исчезла белая косуля. Никто не мог ее найти. Исчезновение косули было необъяснимым, ведь она очень привязалась к Серторию, а солдаты, веря, что перед ними посланница богини Дианы, уважали ее. Но, так или иначе, косуля бесследно исчезла, и это встревожило многих. Победа должна была поднять настроение легионерам-популярам, которые могли истолковать исчезновение белой косули как дурное предзнаменование.

Вдобавок ко всему недавно было убито несколько юношей из знатных кельтиберских семей, которые учились в оскской академии: однажды на рассвете их нашли заколотыми, и было неясно, стала ли причиной драка или чье-то нападение. Как бы то ни было, их гибель заставила кельтиберских вождей усомниться в исходе войны, поколебав доверие к римским войскам, а заодно и к учреждениям, созданным совместными силами, таким как местный сенат и академия. Исчезновение белой косули и недавние смерти посеяли огромную неуверенность в рядах войска популяров, и это беспокоило Сертория.

– Мы должны отпраздновать победу, проконсул, – сказал Перперна, подошедший к нему сзади.

Серторий кивнул, продолжая размышлять: косуля, заколотые кельтиберские юноши… а еще – восстание, поднятое в Италии гладиатором, неким Спартаком, если верить новостям, поступавшим из Рима. Поначалу этот бунт казался сугубо местным событием, но потом гладиатор и его рабы уничтожили несколько вооруженных отрядов, посланных сперва капуанскими властями, а затем римским Сенатом. Новый бунт невольников, третий по счету, теперь не на Сицилии, а на подступах к Риму? Это означало бы третьего противника для Сената, помимо Митридата на Востоке и самого Сертория в Испании. Сложно вести войну одновременно с тремя врагами. Если гладиатор укрепится, Риму придется пойти на переговоры с Митридатом, а то и с самим Серторием. А если восстание затянется, им придется отозвать войско Помпея и даже попросить о помощи самого Сертория – как в прошлом, когда Сулла и Марий вместе сражались против городов – союзников Рима в Италии, потребовавших расширения своих прав. Да, происходили странные события, и плохие, и хорошие, которые могли поспособствовать достижению его главной цели – усилению популяров и власти народа, наделению землями, деньгами и правами всех граждан, в том числе союзников и провинциалов, как сам Серторий поступал с кельтиберами. В совокупности все это подтверждало его мысль о том, что затягивание войны – лучший способ принудить ослабевший Рим к переговорам, после чего добиться перемен и преобразований. Добиться можно едва ли не всего. Даже если Помпей загонит их в долину Ибера[50], где расположены Оска, Калагуррис и другие города, которые поддерживают их, даже если он потеряет Тарракон, Дианиум[51] и все побережье, это поправимо. Главное – продержаться.

– Было бы неплохо устроить пир в честь победы, если проконсул не против, – добавил Перперна.

– Пир – это хорошо, – согласился Серторий.

В конце концов, у них и вправду имелся повод для торжества. Главное сейчас – гладиатор. Однако его восстание могли подавить в любой момент. Серторий знал: Рим, уязвленный в своей гордости, неистово набросится на рабов.

XXXVII

Урок ораторского мастерства

Родос

72 г. до н. э.

– Так что же? – спросил Аполлоний при свете восходящего солнца на той же террасе, где они разговаривали накануне. – Что важнее всего в речи?

Они были одни. Лабиен предпочел выспаться и не вставать в такую рань, а рабы Аполлония занимались хозяйством.

Поднимался западный ветер. Он дул еще не в полную силу, но его мощь уже ощущалась.

– Самое главное в речи – последовательность, – уверенно ответил Цезарь.

– Это, конечно, важно, – согласился пожилой учитель, – но последовательность – не главное. Нельзя отрицать, что без нее ты ничего не добьешься, однако сама по себе она не захватит слушателей. Подумай еще.

Цезарь моргнул. Он не привык выслушивать открытые заявления о том, что он не прав. Но это ему понравилось. Старик бросал ему вызов.

На столе стояли два блюда с орехами и вяленым сыром. Аполлоний знаком предложил ему поесть, пока он размышляет.

Цезарь взял сыра и налил прохладной воды.

– Продумать все заранее? – проговорил он уже без особой убежденности.

– Это тоже важно, – согласился Аполлоний. – Тот, кто изобретает по ходу дела, сбивается и допускает множество ошибок, когда дело доходит до выступления перед слушателями. Но и это не главное.

Цезарь хмурился. Он не сомневался, что первый ответ был правильным, и теперь терялся в догадках.

Аполлоний вздохнул:

– От племянника Гая Мария я ожидал большего.

Самолюбие Цезаря было уязвлено. Занятия еще не начались, а учитель уже победил. Казалось, Аполлоний настроен враждебно, и Цезарь не знал, как себя вести.

– Не знаешь, что сказать?

– Не знаю, – признался Цезарь, уже не отрицая своего поражения.

– Потому что ты не думаешь, – упрекнул его Аполлоний. – Ты больше действуешь, нежели думаешь. Действие, смелость, быстрота в принятии решений – важные умения, но мышление – нечто большее. Сочетание этих способностей сделает тебя неуязвимым. Но мало кто успешно совмещает смелость и вдумчивость.

Цезарь слушал внимательно, хотя по-прежнему недоумевал.

Аполлоний стал направлять его размышления:

– Давай рассмотрим твою жизнь: каково на сегодняшний день твое величайшее достижение в государственных или военных делах?

На этот раз Цезарь знал ответ:

– Взяв Митилену, я получил гражданский венок.

– Прекрасно, но как ты одержал эту великую победу? Что сделал? То, чего от тебя ожидали, или нечто другое?

Цезарь догадывался, что Аполлоний неплохо осведомлен о событиях на Лесбосе и потому не расспрашивал о подробностях, но все-таки пустился в объяснения – ему показалось, что старик желает именно этого:

– Мне приказали встретиться с Анаксагором и удержать его у стен Митилены, но это означало самоубийство, поскольку корабли моих начальников запаздывали и мы бы не дождались подкрепления: имея явное численное превосходство, Анаксагор уничтожил бы нас. Так что ты прав, я сделал то, чего от меня не ожидали. – Он постепенно догадывался, куда клонит Аполлоний. – Да, я повел себя неожиданно: велел своим людям брать приступом митиленские ворота.

– И это сработало?

– Сработало.

Аполлоний улыбнулся:

– Давай теперь поговорим о суде над Долабеллой: ты проиграл, поскольку не смог победить римских оптиматов, но в глазах народа ты одержал нравственную победу, так?

– От меня ожидали, что я буду обвинителем Долабеллы, и только,