Из сказанного выше не вытекает, что микросоциология языка не должна интересовать исследователя, изучающего социолингвистическую проблематику. Напротив, анализ малых групп может явиться ценным дополнением к макросоциологическому анализу, но, разумеется, никак не может заменить его. Такой анализ может быть эффективным лишь при наличии прочной методологической базы, которую может дать лишь марксистская социология, рассматривающая малые группы как производные от классовой структуры общества.

Несомненный интерес для социолингвистики представляет и теория ролей, которая успешно разрабатывается на основе марксистской методологии в работах советских социологов И.С. Кона, А. Кречмара и др.[540]. В разработанном А. Кречмаром понятийном аппарате понятие роли оказывается тесно связанным с социальными нормами данного общества, с общественным сознанием. Так называемые «ролевые предписания» рассматриваются как социальные нормы, имеющие определенную функциональную значимость для поведения индивида. В то же время, в отличие от позитивистской социологии, рассматривающей социальные нормы как нечто, данное в культуре, и не ставящей вопроса об их происхождении, марксистская социологическая теория выводит эти нормы, в том числе и те, которые выступают по отношению к личности как ролевые предписания, из социальной структуры данного общества и, в конечном счете, из производственных отношений.

Западногерманский ученый У. Аммон видит одно из принципиальных различий между позитивистской и материалистической социолингвистикой в том, что первая рассматривает общество как структуру социальных ролей, тогда как вторая исходит из марксистского понимания социальной структуры, учитывающего лежащий в основе этой структуры способ производства и обе его стороны – производительные силы и производственные отношения[541]. Однако отсюда не следует, что теория социальных ролей не может быть использована в марксистской социолингвистике. Напротив, эта теория в том ее варианте, который разрабатывается социологами-марксистами, дает возможность перейти от системного анализа общества к системному анализу личности, выявить в известной мере механизм социальной детерминации личности, установить связи между условиями социальной деятельности той или иной социально-исторической общности и их отражением в сознании личности, между этими условиями и реальным социальным поведением личности. Следует иметь в виду, что такое понимание социальной роли в корне отличается от концепции Дж. Мида и его последователей, сводящих причинность общественных явлений к психологической мотивации действий субъекта.

Марксистская теория ролей имеет непосредственный выход в социолингвистику. Она позволяет перебросить теоретический мост от микросоциологического анализа речевой деятельности к макросоциологическому анализу связей между структурой языка и социальной структурой общества.

2

Другим крупным социологическим течением, оказавшим определенное влияние на американскую социолингвистику, является этнометодология. Само название этого течения свидетельствует о его связи с этнографией. В самом деле, представители этого направления широко используют этнографический подход к изучению социальных явлений, в значительной мере опираются на твердо укоренившееся в социальной и культурной антропологии представление о культуре как об определенной сумме знаний. Уточняя такое понимание культуры, они определяют последнюю как владение определенной суммой правил интерпретации явлений социального мира. Подвергая критике социометрический подход к изучению социальных явлений, этнометодологи утверждают, что этот подход не учитывает принципиального различия между категориями исследователя и теми интуитивными категориями, которыми руководствуется индивид – член данного общества, интерпретируя явления окружающей его социальной действительности. Для этнометодологов важны именно эти интуитивные категории, ибо именно они, по их мнению, лежат в основе социального взаимодействия людей.

В работах представителей этнометодологического направления основной акцент ставится на повседневную человеческую деятельность. Недаром, по определению Г. Гарфинкеля, одного из ведущих теоретиков этого направления, предметом этнометодологии являются «рациональные свойства практических действий», трактуемых как «искусные реализации организованных форм повседневной жизни»[542].

Под рациональной стороной повседневной жизни подразумевается та практическая логика, те представления о здравом смысле, которые определяют правила интерпретации различных действий, в том числе и речевого поведения. В соответствии с таким пониманием предмета этнометодологии определяется и ее цель: выявление методов, с помощью которых эти действия интерпретируются членами общества.

Философской основой этнометодологии является феноменологическое направление субъективно-идеалистической философии, восходящее к работам Э. Гуссерля и оказавшее значительное влияние на современную буржуазную философию и социологию. Характерный для феноменологии субъективно-идеалистический принцип «нет объекта без субъекта», вытекающий из положения об «интенциональности» сознания (т.е. его направленности на объект), находит весьма рельефное воплощение в работах этнометодологов, опирающихся на труды американских социологов, которые стремятся приложить феноменологическую философию к познанию социального мира[543]. Не случайно в этнометодологии в качестве подлежащих анализу социальных категорий выступают категории субъективного восприятия, именуемые категориями интерпретации действительности.

В работах этнометодологов мы видим попытку найти связующее звено между проблемами «язык и общество» и «язык и мышление». Однако осуществляется это на идеалистической феноменологической основе.

В феноменологической социологии принято считать, что окружающий нас социальный мир познается через структуры готового знания, во власти которого находится индивид. При этом процесс социализации фактически сводится к усвоению готового знания. Необходимо, однако, признать, что этнометодологи вносят в это положение некоторые уточнения: по их мнению, речь идет не столько о готовом знании, сколько о готовых методах осмысления действительности. Впрочем, такое уточнение едва ли можно считать существенным отступлением от основных постулатов феноменологии. Ведь в конечном счете эти методы или правила интерпретации действительности детерминируются именно готовым знанием, которое в терминологии Гарфинкеля получает наименование «фонового ожидания» (background expectation).

Изучение речевой деятельности занимает видное место среди тех проблем, которыми занимается этнометодология. Поэтому не удивительно, что это направление американской социологии тесно смыкается с теми направлениями американской социолингвистики, для которых речевая коммуникация является центральной проблемой и, в особенности, с тем, которое Д. Хаймс называет «этнографией речевой коммуникации» (см. стр. 216). Сами представители этого направления четко осознают близость своих теоретических позиций к позициям этнометодологов, отмечая, в частности, что и те, и другие исходят из положения, что обычный семантический анализ с учетом лишь референтных (денотативных) значений недостаточен для удовлетворительной интерпретации такого феномена, как понятность речевого сообщения, что способы реализации речевых актов (для этнометодологов это один из методов реализации повседневных действий) не менее важны, чем их содержание, что количество и типы этих способов не должны устанавливаться априорно и что данные, характеризующие речевые акты, являются исходными данными анализа[544].

В таком подходе этнометодологов к языковому материалу прослеживается известное влияние феноменологической традиции, восходящей к Гуссерлю, который рассматривал речевое высказывание в качестве «первого слоя» мысли, за которым скрывается «значение», «объективное содержание высказывания», детерминируемое готовым знанием и готовыми мыслительными формулами. Ср. сходные попытки этнометодологов рассматривать речь как исходный материал для извлечения социальных категорий, детерминируемых готовыми моделями интерпретации смысла речевых высказываний.

Такой подход представляется перспективным некоторым американским социолингвистам, видящим в нем возможность преодолеть известную ограниченность чисто коррелятивного