социолингвистического анализа. Из того, что социальные факторы оказывают на речь непосредственное воздействие, никак не следует, что детерминирующее влияние этих факторов не отражается на языке, на его системе и структуре. Представляется вполне обоснованным мнение Р.А. Будагова[518], считающего изучение того, как социальная природа языка обусловливает функционирование самой его системы, важнейшей задачей социолингвистики. Отведение второстепенного места воздействию социальных факторов на язык или даже исключение этого вопроса из рассмотрения никак нельзя признать правомерным.

Есть основания предполагать, что одностороннее увлечение американских социолингвистов проблемами речевого поведения является своеобразной реакцией на традицию, объединяющую несколько поколений американских лингвистов – от дескриптивистов до генеративистов, а именно традицию, согласно которой речь рассматривается лишь как исходный материал, но ни в коем случае не как предмет лингвистического анализа.

Едва ли можно отрицать несомненные достижения современной социолингвистики и психолингвистики в деле изучения закономерностей речи и речевой деятельности человека. Но из этого никак не следует, что эти достижения должны заслонить от нас другие не менее важные проблемы социолингвистического анализа, связанные с воздействием социальных факторов на язык и его структуру.

Думается, что другой, не менее существенной причиной, побуждающей американских социолингвистов гипостазировать речевые аспекты социолингвистических проблем, является их приверженность позитивистскому принципу, требующему ограничения предмета анализа «реально наблюдаемыми», «данными в опыте» явлениями. Эта методологическая установка не может не сказываться на исследовательской практике, на процедурах и результатах социолингвистического анализа. Не случайно среди работ американских социолингвистов мы почти не находим описаний социально обусловленной вариативности на уровне языка, его систем, подсистем и единиц, хотя теоретические предпосылки для такого рода описаний существуют. Так, например, выдвинутая в противовес упрощенному представлению о языке как о гомогенной, монолитной структуре теория «системы систем» дает возможность анализировать не только территориальную вариативность языка, но и его социально обусловленную вариативность. Существенный вклад в разработку этой теории внесли советские лингвисты, выдвинувшие концепцию языка как совокупности микросистем, образующих единую макросистему, которая характеризуется как общими для всех ее компонентов чертами, так и чертами, отличающими одни микросистемы от других[519].

Решая проблемы «язык и общество» и «язык и культура», К. Пайк и другие американские ученые, пытающиеся анализировать язык, культуру и общество в рамках единой поведенческой модели, исходят из идеи изоморфизма языковых и социокультурных систем. Именно эта идея лежит в основе метаязыка, который используется ими для описания как языковых, так и социокультурных систем. При этом имеется в виду, что изоморфные отношения существуют не между языковой материей и материальными артефактами культуры, а между их концептуальными моделями.

Современные варианты теории изоморфизма восходят к теории изоморфности структур языка, мышления и общества, разработанной в свое время Б. Уорфом, который, как известно, делал вывод о ведущей роли языка в кодификации норм культуры и норм человеческого поведения. Критике идеалистических воззрений Уорфа и придерживающихся сходных взглядов неогумбольдтианцев посвящено немало работ, среди которых одной из самых последних является обстоятельная статья В.З. Панфилова, посвященная проблеме соотношения языка, мышления и культуры[520].

Ниже мы остановимся на одном из современных вариантов теории изоморфизма, фигурирующем в работе американского социолингвиста А. Гримшо, один из разделов которой так и называется: «В защиту изоморфизма»[521].

В центре внимания автора находится одна из ключевых философских проблем социолингвистики – проблема каузальных связей между социальной структурой и языком. Сопоставляя различные взгляды на эту проблему, А. Гримшо приходит к выводу, что наибольшим теоретическим потенциалом обладает концепция, согласно которой язык и культура находятся в отношении «взаимной детерминации» (co-determination) или «взаимной включенности» (mutual embeddedness).

Теория «взаимной детерминации» представляет собой попытку компромиссного решения проблемы «язык и общество» с учетом как гипотезы Уорфа, так и теории социальной дифференциации языка под влиянием социальных факторов. Сторонники этой концепции считают, что не только социальная структура может детерминировать язык, но и язык может детерминировать социальную структуру. Таким образом, каузальные связи между языком и социальной структурой носят двусторонний характер. Вместе с тем делается вывод о том; что поскольку язык является неотъемлемой частью процесса социального взаимодействия, существуют необходимые предпосылки для описания языка и культуры как единого структурного целого, анализируемого в единых терминах.

Нетрудно убедиться в том, что авторы теории изоморфизма фактически допускают подмену понятий. Вместо языка они анализируют речь или речевое поведение, а что касается понятия «социальная структура», то по признанию самого Гримшо, он использует этот термин неоднозначно: порой в смысле «дифференциальное распределение власти», а чаще всего – в значении «нормы социального поведения». Едва ли есть необходимость доказывать, как далеко такое понимание социальной структуры от марксистско-ленинской концепции, выделяющей первичный (классовый) уровень социальной структуры, основанный на нескольких критериях (отношения собственности, место в общественном разделении труда, способы получения и размеры приобретаемой доли общественного богатства) и вторичный уровень, образующий более мелкую сетку, накладываемую на классовую и включающую внутриклассовые, промежуточные, пограничные и вертикальные социальные слои (при этом социально-психологическая и социально-политическая структуры рассматриваются как производные от классовой)[522].

Таким образом, следует отметить, что говоря об изоморфизме языковых и социальных структур, Гримшо и другие сторонники рассматриваемой концепции на самом деле усматривают изоморфные отношения лишь между нормами речевого и социального поведения.

Остается ответить на наиболее существенный для теории «взаимной детерминации» вопрос: существует ли обратная детерминирующая связь между языком и социальной структурой?

Думается, что в рассуждениях Гримшо есть определенное рациональное зерно. Если поставить вопрос более корректно и отнести его не к социально-классовой структуре общества, а к нормам социального поведения (которые в большинстве случаев имеет в виду Гримшо), то придется признать, что определенная зависимость между языком и нормами социального поведения действительно существует.

В этой связи заслуживают внимания взгляды В.З. Панфилова относительно связей между языком, мышлением, культурой и поведением. Отмечая, что зафиксированный в языке предшествующий уровень познания действительности не может не оказывать определенного влияния на последующие этапы познавательной деятельности человека, В.З. Панфилов пишет:

«Язык, оказывая определенное (но не решающее) влияние на мышление, тем самым не может не оказывать известного воздействия на культуру и поведение, придавая им некоторую специфическую (национальную) окраску»[523].

Примером того, как нормы языка (или, точнее, нормы речевого поведения) оказывают известное влияние на общие нормы социального поведения, может служить интересный случай, описанный Д. Хаймсом. Наблюдая над речевым поведением индейцев – носителей одного из диалектов чинукского языка, Хаймс пришел к выводу, что социальные нормы этого племени предписывают «серьезное отношение» к языку и не допускают, в частности, его использование в целях «фатической коммуникации» (т.е. общения ради поддержания контакта). Поэтому возникает перераспределение функций между вербальными и невербальными способами коммуникации. Например, гость не должен