явлений, модель Пайка имеет весьма ограниченную эвристическую силу. Более того, обращает на себя внимание явно односторонний и тенденциозный подбор примеров, которыми автор иллюстрирует свою концепцию. В основном он оперирует более или менее однотипными примерами шаблонизированного, строго регламентированного и, стало быть, в значительной мере предсказуемого поведения: например, игра в американский футбол, декламация стихотворения, обряд бракосочетания. И в этом явно находит свое проявление ограниченность методологической базы, на которую опирается ученый. В самом деле, использование языка в социальных ситуациях, которые не регламентируют столь жестко выбор языковых средств и линию поведения вообще, в ситуациях, которые допускают более «творческий» характер вербальной и невербальной коммуникации, фактически оказывается вне поля зрения исследования.

Представляется правомерной постановка следующих вопросов:

1. Можно ли считать эти элементарные процессы, связанные с реакциями на стимулы окружающей среды, достаточно репрезентативными для языка и для человеческого поведения?

2. Что дает модель Пайка для познания этих процессов?

Прежде всего следует отметить, что явления, на которых останавливает свое внимание Пайк, отнюдь не определяют сущности речевых процессов и носят в основном периферийный характер. Но даже если бы это не было так и если бы рисуемая Пайком картина использования языка на самом деле отражала бы самую сущность описываемых явлений, то и в этом случае пришлось бы признать, что «унифицированная теория человеческого поведения» представляет собой весьма произвольную и абстрактную таксономическую схему, которая, если и может быть исследовательским приемом, то уж во всяком случае никак не может считаться конечной целью познавательного процесса.

Модель Пайка является своеобразным сплавом необихевиористских идей в области социологии и социальной психологии и необихевиористской теории речевой деятельности. Что касается бихевиористских взглядов на природу речевой деятельности, то они уже подвергались обстоятельной критике в работах советских психолингвистов, отмечавших, что согласно этим взглядам, все речевое поведение человека сводится к приспособлению к среде[510]. Те же механистические идеи пронизывают бихевиористскую социологию. И здесь, как справедливо отмечается в работах советских ученых, в качестве универсальной модели, претендующей на объяснение всех и всяческих явлений, предстает та же «магическая» формула S – R, и здесь личность, группа и среда рассматриваются в качестве элементов всеобщей связи[511].

Об ограниченной объяснительной силе модели Пайка и о невысокой эффективности предлагаемых им методов свидетельствует и то, что его теория не нашла большого числа последователей. Пожалуй, самым ощутимым результатом был перенос принятого в дескриптивной лингвистике разграничения «этических» (т.е. не обладающих семиологической релевантностью и относящихся к физической материи языка) и «эмических» (т.е. семиологически релевантных и относящихся к структурным единицам языка) категорий в область социальной и культурной антропологии, а также антропологической лингвистики. Необходимо отметить, что такого рода разграничение не лишено основания. Фактически речь идет о том, что тот или иной факт, языковой или социально-культурный, следует рассматривать сквозь призму данной языковой или социокультурной системы («эмический подход»), не проводя при этом ложных аналогий с внешне сходными явлениями другой системы (чисто «этический» подход). Иными словами, сходство физического субстрата еще не является достаточным основанием для приравнивания друг к другу разносистемных единиц как речевого, так и неречевого поведения.

Если говорить о языковых явлениях, то нельзя, например, ставить знак равенства между семиологически релевантным контрастом палатализованного и непалатализованного [l] в русском языке, с одной стороны, и семиологически нерелевантным контрастом между этими звуками в английском языке, – с другой. В области невербального поведения нельзя, например, отождествлять внешне сходные жестовые знаки (такие, как движение головы, означающие да и нет у русских и болгар), поскольку их «эмическая» роль, т.е. место, занимаемое ими в соответствующих системах, различна. Мысль эта не оригинальна, но в справедливости ее едва ли можно сомневаться.

Значение работ К. Пайка заключается, пожалуй, не столько в том прямом влиянии, которое он оказал на последующие труды американских социолингвистов, сколько в том, что они знаменуют собой промежуточный этап в развитии американской лингвистики. Пайк стремился преодолеть ограниченность американского дескриптивизма, оставаясь верным всем его теоретическим и методологическим постулатам. Эти постулаты были подвергнуты решительному пересмотру в трудах американских социолингвистов, но было бы ошибочно считать, что оказавшие столь серьезное влияние на дескриптивистов бихевиористские идеи не получают никакого резонанса в современной американской социолингвистике. Эти идеи находят свое проявление как в определении самой сущности языка, так и в оценке характера связи между языком и обществом. Даже такой принципиальный противник основных принципов дескриптивизма, как У. Лабов, характеризует язык в одной из своих последних работ, как «форму социального поведения»[512]. Одностороннее подчеркивание поведенческих аспектов вербальной и невербальной культуры характеризует работы многих американских социолингвистов. Отголоски бихевиористской традиции сказываются здесь в чрезмерном акцентировании жестко регламентируемых социальной ситуацией шаблонных и ритуальных форм общения, а порой – в попытках формализовать отношения между социальной структурой и языком в виде простой корреляции независимых и зависимых переменных без какого-либо анализа каузальных связей между ними. Кроме того, современные необихевиористские теории находят свое отражение в некоторых социолингвистических моделях коммуникативного поведения. Нельзя не отметить, что даже критикуя узкобихевиористские взгляды своих предшественников-дескриптивистов, американские социолингвисты во многом остаются верными лежащей в основе бихевиоризма позитивистской методологии.

Наличие известных отголосков бихевиористской ориентации в работах американских социолингвистов дало основание Н. Хомскому полемизировать с теми учеными, которые считают учет социального контекста органическим элементом лингвистической теории. По свидетельству новозеландского социолингвиста Дж. Прайда[513], в одном из своих выступлений Хомский заявил, что изучение языка в контексте (в том числе и в контексте социальной ситуации) бесполезно, поскольку лишь в крайне редких и малоинтересных случаях ситуативный контекст определяет то, что говорится, пусть даже в вероятностных терминах. Возражая Хомскому, Дж. Прайд совершенно справедливо указывает на то, что изучая язык в его социальном контексте, социолингвистика вовсе не обязательно должна исходить из бихевиористской концепции.

Разумеется, Хомский неправ, когда он усматривает в ситуативном подходе к изучению языка обязательное проявление узкобихевиористской ориентации или же отрицание «творческих» аспектов речевой деятельности. На самом деле, когда речь идет о детерминирующей роли речевой ситуации или тех или иных ее компонентов, совсем не обязательно имеется в виду, что детерминирующая связь между социально-ситуативными факторами и речевыми процессами проявляется в шаблонизированных реакциях на стимулы социальной среды. Все здесь обстоит гораздо сложнее. Само понятие речевой ситуации нуждается в дифференцированном рассмотрении. Сошлемся хотя бы на предлагаемое Е.М. Верещагиным и В.Г. Костомаровым[514] весьма важное разграничение двух видов речевых ситуаций – стандартных (или стабильных) и вариабельных (или переменных).

В стандартных ситуациях поведение человека жестко регламентируется – как в отношении речевой, так и в отношении неречевой деятельности. Сюда относятся некоторые виды профессиональной деятельности,