I’ll come when I get baaaaaaccckkkkkk…

Все девочки мокрые насквозь, а у меня пересохло во рту

Я приду, когда верну-у-у-у-усь…

И тогда, если вы очень прислушаетесь после следующих строк, то услышите, как бьет хлыст…

I’m calling all the shots tonight, I’m like a loaded gun

Peelin’ off my boots and chaps, I’m saddle sore

Four bits gets you time in the racks, I scream for more

Сегодня я все решаю, я как заряженное ружье

Снимаю сапоги и гетры, все болит от седла

За четвертак можно сесть за стойку, они просят большего

Название песни навевает мысль о лошади, скачущей в закат, поэтому мне хотелось услышать звук лассо и хлыста. Я установил два микрофона Neumann U80 и поставил их на расстоянии шести метров друг от друга, встал посередине, схватил гитарный шнур и сказал: «Включите микрофоны», после чего начал размахивать шнуром вокруг головы, все больше отпуская – три метра, три с половиной, четыре… пока он не стал как можно ближе к микрофонам, не сбивая их. Потом Джек перевел звук хлыста с левого динамика на правый. Я бы назвал это конфеткой для ушей.

В конце песни слышен топот копыт скачущих лошадей. Для этого я использовал два кокоса, которые стащил с груди русалки. На самом деле они были в наборе для ударных, который мне дали на SIR Studios. Когда мы писали Sweet Emotion («Сладкие эмоции»), я попросил тот же набор, но туда забыли положить маракасы. Так вот, прислушайтесь к началу Sweet E, слышите такое чик-чик-чик? Это не маракасы. Кто-то в студии оставил пакет с сахаром на пульте. Я взял этот пакет, поднял к микрофону, Джек сказал: «Давай», и я начал им трясти. Так и начинается Sweet E. Правда сладко!

Я надеялся, что Back in the Saddle будет ностальгически напоминать обо всех спагетти-вестернах, которые я когда-либо видел. Группа играла как боги, которыми они и были. Джек с Джеем записали песню так, как вы ее сегодня слышите.

Я написал Rats in the Cellar («Крысы в подвале») в качестве завершения или ответа на «Игрушки на чердаке». Крысы/подвал – игрушки/чердак. Между тем Rats больше отражала то, что происходило в реальном мире. Все разваливалось на части, здравомыслие уезжало от нас на юг, осторожность летела по ветру, и мало-помалу на нас надвигался хаос.

Когда ты делаешь альбом, то понимаешь, что делали The Beatles на своих пластинках: все эти звуковые эффекты и искажения, и как они их добивались, хлопая багажником или проигрывая треки задом наперед. Нам с Джеком это очень нравилось.

Goin’ under, rats in the cellar

Goin’ under, skin’s turnin’ yellow

Nose is runny, losin’ my connection

Losin’ money, getting no affection

New York City blues

East Side, West Side blues

Throw me in the slam

Catch me if you can

Believe

That you’re wearing

Tearing me apart

Safe complaining, ’cause everything’s rotten

Go insanin’, and ain’t a thing forgotten

Feelin’ cozy, rats in the cellar

Cheeks are rosy, skin’s turning yellow

Loose and soggy, lookin’ rather lazy

See my body, pushin’ up the daisies

Иду ко дну, крысы в подвале

Иду ко дну, кожа желтеет

Из носа течет, я теряю связь

Теряю деньги, ничего не чувствую

Блюз Нью-Йорка

Блюз Ист-Сайда, Вест-Сайда

Брось меня в толпу

Поймай меня, если сможешь

Вера

Которую ты носишь

Рвет меня на части

Можно жаловаться, потому что все прогнило

Сходи с ума и ничего не забывай

Вокруг уют, крысы в подвале

Щеки розовеют, кожа желтеет

Рыхлая и промокшая, такая унылая на вид

Посмотри на мое тело, выталкивающее ромашки

* * *

Время шло, и все становилось более хаотичным: три концерта подряд, одна встреча (мы называли их «прессованное мясо») за другой, каждый вечер, веселье текло рекой. Казалось, что группа за год проезжает миллион миль, останавливается на каждой галактике, оставляет космический отпечаток и астральный аромат, чтобы все нас запомнили.

Стадионы, на которых мы выступали, становились все больше. Установки за кулисами становились все более изощренными. Когда мы выступали в «Кау Палас» в Сан-Франциско, за кулисами были автоматы с пинболом и нелепые обнаженные манекены, который стояли в ряд от сцены до наших гримерок. Вы даже представить не можете, как это нравилось нашим женам. В мае 1976-го мы выступали перед восьмьюдесятью тысячами фанатов в «Понтиак Сильвердоум» в Понтиаке, Мичиган. Наркотики тоже становились серьезнее, и не только среди самой группы и команды. В Детройте мы выступали всего полтора часа. Казалось, что каждую минуту со стадиона уносили по фанату из-за передоза – в основном от колес и бухла.

18 июня 1976 года. «Столица развлечений Среднего Запада», Мемфис, Теннесси – то самое место в Мемфисе. Я на сцене, несу: «В пизду это, в пизду то», как я всегда делаю, но конкретно в этот вечер, конкретно в этом южном городе копам это не понравилось. Видимо, ругаться там было незаконно. Кто бы мог подумать?! Мне запретили выражаться или… Или что? Разве они не понимали, что это меня только раззадорит? Мне сказали:

– Если ты выругаешься еще хоть раз…

– Например? – спросил я.

– Ну, «блядь» или «ебать».

– Но в наших песнях есть эти слова! – Копы совсем этого не оценили, поэтому я продолжил: – Ладно, я постараюсь.

– Постараешься? – сказал коп. – Если ты ругнешься, то отправишься в тюрягу. И если ты думаешь, что нам слабо, то держись, блядь. Мы тебя на месяц закроем. Нам не нравится, что вы там на севере из себя строите!

Я не мог сдержаться, поэтому вспомнил еще пару интересных словечек… Наш тур-менеджер подошел в перерывах между песнями и сказал:

– Тебя там ждут копы. После концерта тебя арестуют.

Я был прилично пьян, мягко говоря.

– Ладно, без б… скажи, пусть подождут меня в гримерке.

И мы начали играть Mama Kin, и до конца песни я попросил нашего тур-менеджера: «Вырубить свет под конец Mama Kin». Я дождался