Шрифт:
Закладка:
„Ну и что тут такого, – думал он. – Не я первый, не я последний. Профессиональные убийцы есть даже на государственной службе. Они убивают за народные деньги!! А те же палачи. И не столь уж и страшная эта профессия, обычное ремесло, немного специфическое, всего лишь. И если уничтожают вредных животных, то чем лучше такие же гомо сапиенс? А рассуждения о ценности человеческой жизни, безнравственности смертной казни и т. д. – удел выживших из ума слюнтяев-моралистов, место которым в дурдоме или богадельне“.
Решетников, тяжело дыша и держа пистолет наготове, ждал. Максим был крепким парнем, и удар разводным ключом мог быть для него и не смертельным. Однако времени прошло достаточно, а Веригин не всплывал. Как и рассчитывал Валентин, он, оглушенный, потерял сознание и утонул, захлебнувшись в воде.
– Все! – прорычал в лицо Лосевой убийца. – Нет больше твоего Максима! Нет! – Он дико расхохотался. – Был и сплыл! Точнее, нырнул и не вынырнул! В воду канул! Ха- ха! – Этот гогот доконал Марину окончательно, и она заревела. – Плачь, плачь! – с безумной улыбкой кричал Валентин. – Твои слезы его не воскресят! Или ты плачешь о своей злой долюшке и тяжелой судьбинушке? А? – Он отпустил ее волосы и схватил за подбородок. – Напрасно! Раньше надо было плакать! Сейчас уже поздно! – Решетников сверлил глазами Марину. – Какие мы были гордые да непреклонные! Куда что девалось! Молчишь? Правда глаза колет!
Девушка, с распухшим от слез лицом, молчала, но не потому, что не хотела говорить, она физически не могла этого сделать. Ее горло сдавило, а язык словно налился свинцовой тяжестью.
– Молчишь! Нечего сказать! Ну и молчи себе. Ты теперь моя! Моя! Я владею тобой по праву победителя! Пусть неудачник плачет! Макс был неисправим, а вот тебя, деточка, я переделаю! Не хотела быть моей женой, станешь моей наложницей! А стукнешь кому – убью! – Решетников приблизил к глазам Марины дуло для пущей убедительности своих угроз. – Хотя тебе никто не поверит. – Валентин отпустил девушку, положил пистолет в сумку и уставшим голосом добавил: – Хватит ныть, иди в лодку.
И тут произошло нечто невероятное. Вода возле плотика вскипела и с шумом выплеснулась на помост. Мириады брызг, преломляя в себе свет электрических фонарей, обдали жидким бисером Решетникова и Лосеву с головы до ног. Подобное извержение гейзеров могли устроить лишь мрачные духи этих подземных вод, решившие отомстить за невинно убиенного. Но Валентин не верил в потусторонние силы и, еще не поняв, что же случилось, бросился к лежащему в сумке оружию, но дотянуться до нее ему так и не удалось. В его тело впились, как ему почудилось, гигантские клешни и стащили с площадки в воду. Он закричал, но не услышал своего голоса. Его перекрывали душераздирающие вопли Лосевой.
Глава тридцать четвертая. Присвоенный свёрток
– Ба! Какие люди! – Морщинистый, небритый старик приподнялся на своей лежанке, оперевшись на здоровую правую руку. Левую, увечную, он прижимал к груди больше по привычке, нежели из опасения причинить ей боль неосторожным движением: вот уже несколько лет, как она утратила чувствительность после получения серьезной травмы. – Здоров, Степаныч! Я уж и не чаял больше свидеться с тобой! Это сколько ж времени прошло? Аккурат два месяца. Точно! Сколько лет, сколько зим минуло с тех пор, как мы с тобой пузырек вместе раздавили! Помнишь?
– Помню, – сказал Грызунов и подошел к лежащему, чтобы пожать тому руку. – Как дела? Что нового?
– Да у нас все по-старому. Грубо говоря, бичуем по-прежнему, или, выражаясь более напыщенно, ведем свободный образ жизни. Лучше бы сам о себе что поведал, а, Степаныч? Мы уж, грешным делом, подумали, что ты сгинул. Навсегда, навечно. А ты, оказывается, живой и невредимый. Долго жить будешь. Ты хоть и старше меня, а на вид мы с тобой ровесники.
– А по виду – братья.
– Положение обязывает. Это хорошо, что ты появился. В нашем дзоте о тебе уже стали забывать. А я не верил, что ты бесследно пропал. Я так всем и говорил: „Загулял Степаныч, ушел в штопор. Но он обязательно выйдет из мертвой петли и вернется обратно!“ Как видишь, я оказался прав.
– А где весь честной народ? – Грызунов обвел грязную комнату долгим изучающим взглядом. За время его отсутствия здесь ничего не изменилось, не считая увеличившейся в размерах пирамидки мусора в углу.
– Работает. Кто по помойкам шарит, кто в людных местах милостыню клянчит.
– А ты чего лодырничаешь?
– У меня сегодня иные планы.
– Все понятно. – Грызунов опустился на соседнюю, свободную лежанку. – А скажи-ка мне, Сухорукий, меня никто не разыскивал?
– Как же! – оживился инвалид. – Спрашивали! Ты такой популярной личностью стал, что сюда по твою душу несколько раз огроменные ребятки наведывались. Интересовались все: где, мол, Степаныч? А ты как сквозь землю провалился.
– Это такие здоровые амбалы?
– Да, да, – энергично закивал головой собеседник Иннокентия Степановича. – Раньше такие в цирке силачами выступали.
– А с ними не было такого лысоватого, еще нос у него крючком?
– Несколько раз показывался. Он у них, по моим прикидкам, за главного. Они как сюда наведывались, так сразу ко мне. Я у них за справочное бюро был. Они еще при нашей первой встрече о тебе допытывались. Представились твоими хорошими друзьями. Угостили меня на славу, как полагается…
– И ты им все растрезвонил, трепло!
– Да ты что, Степаныч! Чего ты взбеленился?
– Я-то думаю, откуда им все про меня известно, а ноги вон откуда, оказывается, растут! Это ты им, Сухорукий, всю мою подноготную выложил?
– Да я про тебя только хорошее говорил!
– Да тебе вообще им ничего не следовало говорить!
– Друзья моего друга – мои друзья. На том стою. И раз ко мне пришли с открытым сердцем, то я и выложил им все начистоту.
– Эх, Сухорукий, Сухорукий, – вздохнул Грызунов. – Столько лет прожил, а распознавать людей так и не научился. Тебя ж как болвана надули, обвели, как мальчишку, вокруг пальца. Налили стакан водки, ну ты языком и зачесал. Ты им говорил, что я в войну сапером был? Что я катакомбы разминировал? Говорил?
– Говорил, – упавшим голосом подтвердил бездомный.
– А про картинки им говорил?
– Коричневато-желтенькие такие?
– Да,
