«Уж не увлеклась ли она этим неотесанным развивателем? — вдруг скользнула в голове Речинского мысль и заставила его невольно вздрогнуть. — Не может быть… нет… этого не может быть!»

И Леонид Васильевич с большой злобой взглянул на высокую здоровую фигуру Глеба, который совершенно спокойно о чем-то беседовал с Федей. Ольга внимательно слушала их разговор.

Когда подошли домой, Глеб раскланялся.

— А пить чай у нас не будете? — тихо спросила Ольга.

— Нет-с, не буду! — сказал Глеб.

«Экий мужик!» — подумал Леонид Васильевич.

Ольга была в каком-то задумчивом настроении, и Леонид Васильевич тоже. Это не укрылось от Стрекаловых, и они думали, что, пожалуй, было объяснение, и молодые люди натурально взволнованы.

— Хорошо ли гуляли, господа? — спрашивала Настасья Дмитриевна, присаживаясь к самовару.

— Очень, мама! — отвечала Ольга.

— И к концу поспорили! — кисло улыбнулся Речинский.

— Вот как… Из-за чего?

Ольга бросила на Речинского взгляд, полный ненависти. Мать поймала этот взгляд, и сердце ее сжалось тоской.

— Впрочем, не одна Ольга Николаевна спорила. Все были против меня.

— Дело становится более интересным, Леонид Васильевич! Кто ж все?

— Ольга Николаевна, mademoiselle Ленорм, Федя и господин Черемисов.

— Разве Глеб Петрович с вами гулял? — спросила Стрекалова.

— Мы под конец с ним встретились в лесу! — вставила Ленорм.

— И вы, конечно, разбили молодежь? — со смехом вставил Стрекалов.

— Не совсем! — иронически улыбнулся Речинский, — господин Черемисов был горячим адвокатом Ольги Николаевны.

— Не моим, а всех, Леонид Васильевич! — подсказала Ольга и почему-то смутилась.

Речинский очень мило, живо и не без юмора передал содержание разговора и не замечал, какое производил впечатление на отца и мать. И тот и другая слушали рассказ не без сердечной тоски. Отец боялся за сына, мать — за дочь.

— Это молодость в них говорит! — улыбался отец, когда Речинский кончил рассказ. — Молодость ведь неразумна, жизни не знает.

Вечер прошел как-то скучно. Николай Николаевич особенно пристально смотрел на Федю и несколько раз горячо его обнимал. Настасья Дмитриевна посматривала на Ольгу и, наконец, просила ее что-нибудь спеть. Речинский присоединился к ее просьбам.

— Нет, мама, не могу. Голова что-то болит.

У всех на душе было беспокойно, и Речинский уехал ранее обыкновенного.

Когда молодые люди простились с родителями, Стрекаловы пошли в кабинет и долго о чем-то разговаривали.

А Ольга села за дневник и, между прочим, написала следующую фразу:

«Никогда я не буду женой Речинского!»

Кончив с дневником, молодая девушка присела к окну и долго просидела, задумчиво глядя в глубь сада.

XXXVII

Несмотря на то, что после назначения Лампадова секретарем управы работы у него было пропасть, он в последнее время аккуратно ходил в библиотеку и просматривал все газеты, в надежде найти корреспонденцию, обещанную Крутовским. Уж Иван Петрович стал было отчаиваться и подозревать, что и в Петербурге Александра Андреевича так боятся, что не решатся напечатать о нем, как в одно утро, когда он просматривал «Ежедневный петербургский курьер», в глаза ему кинулся крупный заголовок: «Из Грязнополья», а в тексте полная фамилия Колосова. Трудно описать жадность, с которой бросился Иван Петрович читать печатные строки; они положительно скакали перед его глазами, и в первые минуты он во всей статье только и видел, что фамилию Колосова. Только несколько времени спустя Иван Петрович успокоился и мог оценить статью по достоинству; он надел очки, бережно разгладил газету и стал читать. Глаза его жадно следили строка за строкой, и на лице сияла злорадная улыбка. «Экое перо у шельмы! — говорил он, оставаясь довольным каким-нибудь ловким выражением. — И бесстрашный какой: так по фамилии и вальнул! — одобрительно хихикал Лампадов. — Эге-ге! — промычал он, и на лице его появилось выражение испуга, когда он дошел до того места статьи, где рассказывался слух о недостатке дворянских сумм и предлагалось назначить следствие. Иван Петрович помахал головой. — Экая отчаянность! Такон и допустит до следствия!.. А все как бы не того! Ну, быть беде! — шепнул он, оканчивая чтение. — Он этого не спустит».

Иван Петрович чуть ли не в третий раз прочел эту статью и, записав номер газеты, весело поплелся в слободку, потирая руки. Там его застала другая неожиданность. Старик Кошельков, бывший, по обыкновению, «на втором взводе», сообщил ему о свадьбе дочери и об отъезде молодых.

При этих словах Иван Петрович чуть было не привскочил.

— Что это вы сказали? — переспросил он.

— Дочку замуж выдал, Иван Петрович, вот что.

— И давно свадьбу сыграли, Андроныч?

— На прошлой неделе… Что, пальтецом довольны? — спрашивал Андроныч своего давальца, не подозревая, чему это Иван Петрович радуется.

— Славное пальтецо… отличное!.. Так, значит, Андроныч, все как следует… вы и благословили?

— А то как же? Благословил, Иван Петрович. Афанасий парень хороший, ну, и работать мастер.

— Конечно, конечно… И приданое отвалили?

— Какое наше приданое. Люди помогли.

— Люди, вы говорите?

— Триста рублей дали, да я сотняжку прибавил, оно для начала и ничего себе, живет. Можно сбиться. В уезде нашего брата поменьше будет. Туда они и уехали.

Иван Петрович заморгал глазами, видимо очень удивленный рассказом Андроныча.

— Одна барыня ходила, Фенина знакомая, та и деньги дала к свадьбе… Вам, Иван Петрович, штаны не сшить ли? Али есть?

— Есть, есть, Андроныч! Так, вы говорите, барыня?

— Барыня, и очень хорошая барыня, Крутовская, слыхали?

— Жена этого косматого?

— Она самая.

— Ггмм!.. От достатку дала? — выспрашивал Иван Петрович.

— Какое от достатку. У самих-то у них не бог знает какой достаток. Это она понасбирала. Учитель есть у Стрекаловых… Чай, Николая Николаича богача знаете?

— Ну?

— Он и деньги дал. Так то-с… Даром, что бедные люди, а тоже…

Андроныч не докончил и сплюнул.

Иван Петрович поговорил еще несколько минут и ушел, оставив Андроныча в недоумении насчет цели прихода Ивана Петровича. Впрочем, Кошельков недолго недоумевал и, не теряя времени, отправился в кабак.

«Экое дело! Ведь доброе сердце у этого шельмеца, а подумаешь, какие страсти пишет! — рассуждал Лампадов. — Все мигом обладил. То-то обрадуется его превосходительство!» Иван Петрович не шел, а летел к колосовскому дому, и на душе у него было легко и светло. Забыв о себе, он пожелал счастья любимой девушке, искренно радуясь, что она избавилась от преследований Колосова.

— Александр Андреевич у себя в кабинете? — спросил он Гришу, который у подъезда беседовал с швейцаром.

— Не ходите… сердитый.

— А что? — полюбопытствовал Иван Петрович.

— Газеты читать стал и освирепел. Видно, критику и на него пустили… Нынче на этот счет того и гляди! — сказал не без