— Ты думаешь, зная Ольгу?

— Уверена! — категорически отчеканила мать, вспомнив о том, как она сама выходила замуж.

Оба замолчали. Оба задумались. Ни отец, ни мать не промолвились, почему и тому и другому так хотелось этой свадьбы.

— Я давно собиралась поговорить с тобой, мой друг, об этом. Времени терять нечего; надо сблизить молодых людей и убедить Ольгу.

— Ты разве думаешь, она не согласится?

— Не то… Она согласится, но только…

— Против воли… ты это хочешь сказать, Настенька? — порывисто спрашивал Стрекалов.

— Бог знает что у нее на душе. Ольга последнее время стала скрытна, всегда одна за книгами у себя в комнате, ко мне не ласкается, как прежде…

— Ты что-нибудь подозреваешь?

— Бог с тобой! В чем подозревать Олю?

— Черемисов близок с ней? — неожиданно спросил отец с каким-то странным, необъяснимым волнением, мгновенно охватившим все его существо.

— Что ты, что ты? — Настасья Дмитриевна даже перекрестилась. — Избави этого, боже!

— То-то! — вздохнул легко Стрекалов. — С чего это ко мне шальная мысль забрела!

— Твой Черемисов сфинкс. Молчит все. Он и с Федей не особенно, кажется, близок, хотя Федя и любит его. Воля твоя, не люблю я твоего Черемисова.

— За что? За его молчаливость, Настенька?

— Бог знает что он за человек! — вздохнула Стре-калова. — Сердце говорит мне, Николай, не друг он нашему семейству. Не верю я ему, не верь и ты… Сердца в нем мало. Я давно наблюдаю за Федей, и стало казаться мне, что не тот стал Федя, что был прежде.

— Факты, Настенька, факты!

— Их нет. Он увертлив и хитер, твой Черемисов! Я только чувствую, что Федя не тот. Холодней ко мне стал, подчас странные идеи высказывает, сам себе постель стелет, говорит, стыдно заставлять другого. Это чье влияние?

— Ну, это еще не беда… К порядку приучается.

— Не то, мой друг, не то…

— Ты, Настенька, предубеждена против Черемисова.

— Не нравится он мне и эти его лекции на заводе, из-за которых бог знает что на тебя выдумают.

— То кровь кипит, то сил избыток! — усмехнулся Стрекалов. — Впрочем, они скоро прекратятся… Бог с ними!

— Давно бы пора… Говорят, он там на заводе любовь приобрел… Какие-то артели устраивает… Не твоя польза у него на уме, верь мне!

— Да у меня-то она! Я пятьдесят лет на свете живу, и не меня провести какому-нибудь молокососу. Так ты думаешь, влияние его на Федю скверное?

— Дай бог, чтобы я ошибалась! — вздохнула Настасья Дмитриевна.

Хотя осязательных фактов и не было, но в сердце Стрекалова заронилось сомнение: «Странный он человек, очень странный!»

Николай Николаевич покачал головою и спросил:

— Ты расспрашивала Федю, о чем Черемисов говорит с ним?

— Спрашивала.

— И что же?

— Федя отвечал с улыбкой, что о многом они говорят.

— Гм! — Стрекалов пожал плечами. — Сейчас Карл Карлович был… Тоже жалуется…

— Будь настороже, мой друг. От этих людей все станется. Заметил ли: он никогда лба не перекрестит!

Стрекалов промолчал. В его глазах это была не большая беда. Он сам не отличался особенным соблюдением обрядов.

— И эта сухость… резкость какая-то… Точно он с нами и говорить-то не хочет…

— Это уж характер такой.

— Н-н-н-нет… Нет, Николай. Я наблюдала за ним. Иной раз так презрительно смотрит, столько злости…

— Наблюдай, Настенька, и, если что заметишь, скажи. Избави бог Федю от дурного влияния… Избави бог… И Ольгу береги! Время нынче смутное! — проговорил Стрекалов с чувством страха за своих любимых детей.

— Да! — вздохнула мать. — Странное время… Стригут волосы и идут в доктора! — добавила она, презрительно скашивая губы.

Стрекаловы проговорили за полночь, и результатом их беседы было решение: во что бы то ни стало убедить Ольгу принять предложение Речинского.

— Это было бы счастием для всех нас! — закончила Настасья Дмитриевна, поднимаясь с кресла и прислушиваясь к бою часов. — Однако поздно, Николай, первый час!

— Да, Настенька, для всех, моя умница! — значительно промолвил Стрекалов, целуя жену.

— Ты, быть может, ужинать хочешь, Нике? — предложила Настасья Дмитриевна, останавливаясь на пороге.

— И, если позволишь, с хересом, — улыбнулся Николай Николаевич, любуясь роскошным станом жены, которая лениво потягивалась и изгибалась с неподдельной кошачьей грацией.

— Будет и херес, мой друг! — тихо ответила она, кивнув головой, и ровным шагом ушла распорядиться, чтобы подали ужинать в маленькой столовой. По дороге она остановилась у дверей Ольгиной комнаты и приложила ухо. Она услышала тихое, ровное дыхание спящей девушки и пошла дальше.

— Избави боже! — тихо шепнула она, перекрестилась и с чувством злобы подумала о Черемисове.

XXXV

Глеб сидел в раздумье перед толстой книгой счетов, только что им оконченной. Цифры показывали ловкое обирание со стороны Карла Карловича. Показывая в отчетах плату рабочим, цифра которой была и без того не особенно велика, он в действительности платил значительно меньше. Счет штрафных денег тоже был нечист, — цифры показывали это ясно.

Долго сидел Глеб над своей работой и сумрачно глядел на массу исписанных цифр. Невольно приходили ему на память слова Крутовского, что ничего из этого не выйдет. Увлеченный работой, он и не хотел думать об этом, а теперь?

Он припомнил, что в последнее время отношения Стрекалова заметно изменились, он несколько раз намекал о чтениях, сам стал посещать их и даже выказал неудовольствие, что на чтения ходит много рабочих. А доктора уже просили прекратить их. Глеб ждал, что скоро, пожалуй, и его попросят о том же.

С каждым днем Глеб более и более убеждался, что самое его дело — какое-то эфемерное, непрочное, в зависимости от каприза богатого барина. «Хочет он, и я кое-что делаю, а не хочет? К чему ему на свою голову хотеть?»

На лице Глеба появилась знакомая злая усмешка, и он поник головой. Прежние мысли, в которых он играл роль мудрого змия, а Стрекалов — глупой овцы, показались ему теперь чем-то наивным. На душе было тяжело, скверно. Ядовитое, безотрадное сомнение потихоньку пробиралось к его возмущенному сердцу.

«Ведь и не луну схватить хочешь, а чувствуешь, что вот придут, скажут: „Брысь!“ — а ты благодари… И безо всякой драмы это произойдет, а так, по душе, патриархально…»

Он нервно вскочил и, словно волк в клетке, заходил по комнате.

В эти минуты он припомнил все те сделки с совестью, от которых в былое время с негодованием бы отшатнулся, но с которыми в доме Стрекаловых ему поневоле приходилось мириться. Года четыре тому назад он сурово бы отвернулся от Стрекалова, а теперь он любезничал, хитрил с ним. А впереди еще виднелась длинная кривая