дочь. Он ее любит, горячо любит. Она хороша, его Ольга, и председатель суда, Речинский, не сегодня-завтра сделает предложение. Он это знает наверно. А Ольга?

Стрекалов попробовал заглянуть в душу к дочери и, пожалуй что в первый раз в жизни, испытал недоумение. Что за человек она, его Ольга? Будет ли она счастлива с Речинским и так ли легко станет нести бремя супружества, как несет ее мать? И кажется, что впервые Николай Николаевич задумался над серьезным, вдумчивым выражением строгих серых глаз, и отцу почему-то вдруг стало жаль дочь.

— Это вздор! — прошептал он.

Женский идеал Николая Николаевича вполне олицетворялся в его жене. «Она не увлекалась, она не волновалась, не задумывалась (вспоминал Стрекалов время своего сватовства), а разве мы не счастливы? А отчего? — Мы умели исполнить свои обязанности. И Ольга, конечно, как и ее мать, сумеет исполнить свой долг!» — отгонял свои сомнения отец и запнулся на последнем слове. Перед ним смутно пронесся образ молодой женщины, при виде которой у него когда-то сильней билось сердце, как никогда потом не билось при виде Настасьи Дмитриевны. Припомнил он, что Ольга упряма, по временам бывает какая-то странная. Тысяча мелочей из ее детства вспоминались ему, и эти мелочи приняли теперь в глазах отца характерный оттенок, — они свидетельствовали о самостоятельности и силе Ольгина характера.

И он снова пожалел дочь.

А председатель суда представлял со всех сторон отличную партию: молод, основателен, имеет связи, карьера, и крупная карьера, впереди. Стрекалов взвесил все эти стороны, но в главном ему совестно было признаться даже самому себе. Речинский был сыном финансового туза, через которого вопрос о миллионах мог быть легко решен замужеством дочери. Таким образом, все зависело от Ольги.

«А если она не согласится? Разве подвергается подобный случай? И разве такие случаи часты?»

Снова на лбу Николая Николаевича появились морщины, свидетельствовавшие о напряжении мысли. Снова приобретатель-художник мечтал о золотой реке, и в конце концов он решился: дочь его выйдет замуж за Речинского.

Решившись, он все-таки даже и подумать не посмел о принуждении дочери (боже сохрани; он ее так любит!), Он только решился во что бы то ни стало убедить дочь. Ему казалось не трудным делом убедить семнадцатилетнюю девушку.

Отвязавшись от своих сомнений, Николай Николаевич стал спокойней; обычная улыбка разгладила морщины, и его маленькие, умные глазки, черневшие, точно угольки, забегали быстро.

Он тихо придавил пуговку у своего стола, и в дверях, словно тень, появился Филат.

— Управляющий не приходил?

— Сейчас пришли.

— Позовите его, а как он выйдет, попросите ко мне Настасью Дмитриевну!

Тщательно приглаженный, белокурый немец, лет сорока, с большими белыми зубами и длинными рыжими усами, вошел в кабинет и низко поклонился.

— Садитесь, Карл Карлович. На заводе все благополучно?

— Благополучно, Николай Николаевич, только…

— Что?

— Народ очень ленивый, сами знаете… Недовольны, когда штраф налагаем.

— Разве много штрафованных?

— Человек сорок. Сегодня при расчете шумели немного… Говорят: «Это бессовестно».

Карл Карлович улыбнулся презрительной улыбкой и прибавил:

— А разве русский мужик понимает совесть!

«Ты понимаешь ли?» — промелькнуло в голове у Стрекалова.

Карл Карлович помолчал и потом тихо заметил:

— Позволю вам сказать, прежде этого неудовольствия не было. Они понимали, что штраф берется за нехороший поступок, и молчали.

— Что вы хотите этим сказать, Карл Карлович?

— Я хочу доложить вам, с вашего позволения, что народ портиться стал.

— Отчего?

— Русский мужик мысли хочет иметь! — совсем глупо улыбнулся Карл Карлович. — Лекции слушает!

— Вам они не нравятся?

— Точно так, не нравятся! — решительно произнес Карл Карлович. — Я сам на них бываю и… — Карл Карлович помолчал минуту. — Это нехорошо… Господин Черемисов неосновательный человек, вы меня извините, он то говорит, о чем следует молчать.

Стрекалов стал слушать внимательней.

— Он им говорит, — продолжал Карл Карлович, не без труда изъясняясь по-русски, — вы рабочий, вас обижают, хозяин от вашей работы профит[39] имеет, а вы что? Это говорить нельзя. У нас в Пруссии никакой фабрикант у себя этого не позволит; говори, где желаешь, но не на фабрике.

— Он им так прямо и говорит?

— О нет! Этот господин не дурак. Он прямо этого не говорит, но смысл такой выходит.

— Много народу бывает на его чтениях?

— Очень много, последнее время и дети стали ходить. Это нехорошо, Николай Николаевич. После этих лекций какого уважения можно ожидать. Штраф назначишь — недовольны. Сегодня я посадил трех в карцер — опять недовольны… Как вам угодно, а это очень нехорошо. Дисциплины нет — ничего нет! — совсем горячо добавил Карл Карлович.

— И доктор читает?

— И господин доктор, и тоже нехорошо. Вчера так говорил господин доктор: если, говорит, пища дурна и квартира дурна, человек мало живет, а если, говорил господин доктор, пища хороша и квартира хороша, человек много живет. Вы, конечно, изволите понимать, что это значит? — подмигнул ядовито голубым глазом Карл Карлович. — У нас, в Пруссии, такому бы доктору отказали.

— То у вас, в Пруссии, а то в России! — почему-то вдруг осердился Николай Николаевич.

— Это, конечно, не мое дело, но я только с вашего позволения доложил вам…

Карл Карлыч встал.

— Приказаний не изволите дать?

— Нет. Завтра я сам у вас буду.

«И черт меня сунул просить тогда об этих чтениях. Со всех сторон о них говорят. Один Черемисов ни слова, точно чтений и нет. Верно, впрочем, немец приврал. Не любит он Черемисова».

Он подумал о Черемисове и сознался, что до сих пор не мог себе дать ясного отчета, что это за человек.

Когда пришла Настасья Дмитриевна, Стрекалов не прямо приступил к вопросу, его занимавшему; он прежде поговорил о посторонних вещах и только, спустя четверть часа, будто мимоходом обронил:

— Речинский сегодня был, Настенька?

— Нет… А что?

— Так…

— Он стал реже бывать.

— Не заметил… Отчего?

— Об этом надо спросить у Ольги, — полузагадочно ответила Настасья Дмитриевна.

— А не у Речинского?

— Вряд ли… Ольга что-то последнее время нелюбезна с ним. Я ее спрашивала: что это значит? — молчит!

— Тебе это кажется, мой друг, что она не любезна. Речинский любит Ольгу, и если бы…

— Ты думаешь, я не молю об этом бога?

— Они были бы счастливы? — допрашивал Стрекалов.

— Я думаю. Он такой порядочный человек и, наверное, любит Ольгу.

— А Ольга?

— Ольга? — переспросила мать, на секунду останавливаясь в раздумье. — Я уверена, Николай, она сумеет исполнить свой долг, как я! — проговорила с гордостью Настасья Дмитриевна. — Если она пока не влюблена, если она выйдет замуж без сумасшедшей страсти… что ж? Бог с ней, со страстью! Страсть к добру