дабы призвать помощь всевышнего на предстоящее нам великое дело, дарованное милостью высшего правительства. Я вполне уверен, милостивые государи, что вы не откажетесь от моего предложения?..

Натурально, милостивые государи вполне были согласны с мнением почтенного Александра Андреевича, а Рыбаков даже привскочил от удовольствия и не мог не шепнуть: «Умен, каналья! Ловко оттянул выборы!»

Целая толпа, с Колосовым во главе, отправилась к собору. На дороге толпа встретила князя Вяткина, и старый генерал, в ленте и в орденах, присоединился к шествию.

— Отчего это, ваша светлость, изволили запоздать? — осведомился Колосов..

— Разве я опоздал? Кажется, нет… Я не опаздываю никогда… Знаете ли, был раз случай… Командовал я полком, нет, что я?.. дивизией, и назначен был смотр, высочайший смотр, ровно в двенадцать часов. Только, вообразите себе: прибегает ко мне адъютант, бледный — я строг был — и говорит: «Ваша светлость изволили опоздать: без пяти минут двенадцать». Я — часы… смотрю: без пяти минут одиннадцать… Сделал выговор молодому человеку. Надо осмотрительней, говорю, а то опоздать. Что вы?

В соборе торжественно был отслужен молебен, и затем, приложившись к мощам местного угодника, толпа вернулась обратно в собрание.

Приступили к выборам. До баллотировки большинство дворян обступило князя Вяткина и просило его быть председателем управы. Князь прослезился, благодарил за честь и, заявив, что не может, указал на Колосова.

Стали баллотировать. Колосов был избран огромным большинством голосов, а Стрекалова, решившегося, несмотря на это, попытать счастья, торжественно прокатили на вороных при нескрываемой радости князя и иронической улыбке Колосова.

Александр Андреевич не пренебрег, разумеется, случаем сказать одну из своих речей, в которых он, по обыкновению, благодарил за доверие и, между прочим, обещал «свято блюсти интересы нашего молодого самоуправления, хотя бы это и стоило жертв».

Избиратели, разумеется, рукоплескали красивому слогу Александра Андреевича, хотя в головы их незаметно и прокрадывалась мысль о ненадежности Александра Андреевича в денежном отношении. Впрочем, мысль эта проскользнула только, а затем все стали поздравлять Александра Андреевича, который обязательно пригласил всех гг. избирателей к себе на «скромный обед». Так как все очень хорошо знали «скромные обеды» предводителя, то, натурально, все принимали приглашения, заранее облизываясь.

— Придумали же вы фокус… удивили даже!.. — шепнул Рыбаков перед обедом, любовно глядя на Колосова.

— Понравился, а?

— Очень.

— Теперь и за сирот, и за дорогу спокойны?

— Совершенно.

— А я за векселя.

Оба легко вздохнули и пошли обедать.

XXXIV

Николай Николаевич возвращался домой в отвратительном расположении духа. «И я дурак-то… верил еще этому подлецу! — вслух ругался Стрекалов. — Все было у них заранее подготовлено». Стрекалов подъехал к дому и так сильно подавил пуговку, что Филат, быстро отворивший двери, сообразил, что барин чем-то не доволен. Настасья Дмитриевна, с трепетом ожидавшая мужа, тотчас же прошла в кабинет и, взглянув на Николая Николаевича, сразу поняла, что он потерпел неудачу.

— Тебя это огорчило, Николай? — тихо спросила она.

— Нисколько, Настенька, право, нисколько! — храбрился Стрекалов.

— Выбрали Колосова?

— Ну, разумеется. Князь Вяткин, — ты ведь знаешь, как все наши болваны боятся этого идиота, — порекомендовал его; его и выбрали. Эта скотина, кроме того, расславил меня чуть не красным, кстати и лекции на заводе приплел.

— Кто тебе это сказал?

— Губернатор.

Настасья Дмитриевна сумрачно покачала головой.

— Он, конечно, не придает словам этого дурака никакого значения, но все-таки…

— Прекрати ты эти глупости. А то вздумали лекции читать… Еще не то про тебя выдумают.

— Надо сказать Черемисову…

— Слепые! — промолвила Настасья Дмитриевна с торжественностью пророчицы. — Безумцы! — тихо говорила она и подергивала своими искривленными от злости губами. — Не знали, кого выбирают… Вчера еще его бранили за растрату, а сегодня он — бескорыстный деятель!.. Хороши! — добавила Стрекалова, смеясь тихим, язвительным смехом.

— Да, близоруки… он их огреет, — не без злости сказал Стрекалов. — И поделом! Впрочем, ну их, чего мне еще? — заговорил он, спустя несколько времени, глядя на жену с какой-то ласковой задумчивостью. — Ты мой незаменимый друг, дети наши — ребята хорошие, сложа руки мы, кажется, не сидим, а в поте лица зарабатываем свой честный хлеб… Разве это не счастье, Настенька?

— Милый ты мой! — заметила Настасья Дмитриевна, припадая на грудь супруга.

За обедом Николай Николаевич не без игривости рассказал о своей неудаче «сослужить службу родине», шутил с детьми и, казалось, легко примирился с неудачей. Но это только казалось. Когда он пришел в кабинет и остался один, он долго ходил в волнении из угла в угол и не раз так энергично ругался вслух, что привел бы в смущение Настасью Дмитриевну, если б она только услыхала, какие ужасные речи произносит ее любимый друг.

Особенно мучила Николая Николаевича мысль о том, что теперь, пожалуй, ему не удастся провести железную дорогу, которая соединила бы Грязнополье с Кавказом. «У этого мерзавца (надо думать, Стрекалов имел в виду Колосова) губа не дура, и он при помощи старого глупца (вероятно, Николай Николаевич подразумевал светлейшего) и земства смастерит эту штуку!»

А «штука», по мнению Николая Николаевича, была очень заманчивая штука. Он в сотый раз прикинул примерно, сколько бы осталось от постройки с версты, и даже «примерная» сумма на маленьких счетах выходила такая, что захватывало дыханье, а пальцы примирали к костяшкам.

— Один счастливый удар, и цель сразу достигнута… Сразу! — шепнул Николай Николаевич.

Под влиянием этой громадной «примерной» суммы и деревни и заводы как-то меркли и теряли в глазах Николая Николаевича прежнюю ценность. Ввиду возможности вдруг получить то, что накапливается десятком лет, Стрекалов в эту минуту готов был бы на многое.

Приобретатель-художник уже мечтал о тех сокровищах, которые лились к нему широкой волной: в его воображении, проносился длинный поезд его дороги, вместо его удобного дома в Грязнополье перед ним вырастал дивный дворец в Петербурге. А дальше? Дальше — почет, блеск, слава, портреты в иллюстрациях, статьи в газетах и новые гигантские предприятия, после которых его имя, пожалуй, сделается историческим. Разве такая цель не стоит труда?

Николай Николаевич откинулся в кресле, точно хотел отогнать от себя безумные мысли. Он мысленно оглянулся на пройденный путь и мог по совести сказать, что потрудился на своем веку немало и нажил состояние. Но разве такие бывают состояния? Разве теперь, в горячее время, когда умные люди из ничего созидают громадные богатства, не пора ли и ему действовать, чтоб не остаться с разинутым ртом, когда минет пароксизм концессионной горячки?

Он возлагал надежды на земство. Оно могло быть прочной ступенью, но эта ступень исчезла из-под ног. Надо рассчитывать на другое.

У него есть