Крутовской промолчал. Она ждала, что он станет спорить. Несколько минут прошло, оба молчали.

— Ты часто раскаиваешься, что женился на мне? Скажи, часто? — наконец заговорила Людмила Николаевна.

— Полно тебе, Люда, вздор городить…

— Нет, Володя, не отвиливай… Правду, по совести скажи!..

И она смотрела своими ясными, чистыми глазами в лицо обожаемого Володи.

— Что же ты молчишь?

— Да полно, Люда, глупости спрашивать…

— Раскаивался?.. сожалел?..

— Да нет же…

— Никогда?..

— Никогда! — промолвил Крутовской, целуя жену.

Людмила Николаевна нервно бросилась к нему на шею и, крепко стиснув, прошептала:

— Если б ты только знал, как я тебя люблю!

Она повеселела. Крутовской рассказал ей о встрече с Лампадовым и о Фенечке и, конечно, нашел в жене самого сочувственного помощника. Она завтра же обещала написать Черемисову и вместе с ним сходить к Фенечке, и если та согласится, пригласить ее к себе, пока не устроится дело. Она заранее надеялась на успех и детски радовалась случаю быть полезной ближнему.

— Черемисов достанет денег… Он добрый… Отчего ты сам не сходишь к нему и первый не протянешь руки? Ведь ты виноват, Володя?

— Схожу, Люда, но не теперь… после…

— Ну, хочешь, я помирю вас?..

— Нет, Люда, ни слова обо мне не говори…

— Экий ты какой…

— Гадкий? — подсказал Крутовской.

— Самолюбивый! — покраснела Людмила Николаевна и, сказав это, испугалась: не обидела ли она своего Володю?

— Полюби нас черненькими, а беленькими всякий полюбит! — засмеялся Крутовской, уходя в кабинет.

Он сейчас же засел за стол и стал писать. Он писал скоро, нервно и при этом возбуждался во время работы до того, что злость, казалось, сама капала с его пера. Когда он кончил и прочел, то даже сам удивился желчи и яду, которыми был пропитан его небольшой рассказ о предводителе-донжуане. Читая этот рассказ, казалось, что такого злодея, как Колосов, еще свет не родил, и что ему мало виселицы, и все это описывалось страстным, убежденным языком под диктовку горячего, возмущенного сердца.

Вместе со статьей Крутовской послал в редакцию письмо, в котором ругался беспощадно за невысылку старого гонорара и требовал немедленно выслать деньги. «Теперь редактор, наверно, вышлет. Небось проберет его трехэтажную шкуру!» — наивно надеялся Крутовской, запечатав письмо, и, усталый, бросился в постель.

Людмила Николаевна еще долго сидела у постели сына, и только убедившись, что жар спал, она разделась и легла, счастливая после объяснения с мужем. Она уже совсем забыла о прошлой сцене, а только помнила его ласковые взгляды и его уверенья, что никогда раскаянье не закрадывалось в его сердце. Людмила Николаевна тихо заснула с мыслью о муже и сыне.

XXXIII

Настал давно ожидаемый день выборов. Грязнополье оживилось. По большой Дворянской улице то и дело сновали экипажи с господами избирателями, спешившими в дворянское собрание. В большой зале собрания заметно было некоторое оживление; разделившись на группы, гг. избиратели громко толковали о выборах; в одной группе раздавался громкий хохот: беседа шла нецензурная. Грязнопольские дамы, собравшиеся на хорах, лорнировали мужчин, и многие не без трепета ждали исхода выборов, от которых зависела лишняя одна-другая тысяча в домашнем бюджете.

В половине двенадцатого появился Колосов в парадном мундире и любезно пожимал руки направо и налево, отыскивая кого-то глазами. Встретившись с Стрекаловым, он так горячо, задушевно пожал ему руку, что даже привел Николая Николаевича в некоторое смущение.

— Сегодня ваш день, Николай Николаевич! — промолвил Колосов. — Через час, много два, у нас будет достойный председатель управы.

— Благодарю за пожелание, Александр Андреевич. Я, конечно, не посмею отказаться от этой чести, но пожелание может остаться пожеланием.

«Размяк небось! — подумал предводитель. — Теперь не откажешься, а давеча говорил, что ни боже ни!»

— Увидите! — докончил Колосов и отошел к Рыбакову, одиноко стоявшему у окна.

— Светлейший еще не приезжал?

— Нет.

— Впрочем, еще двенадцати нет… Ну, как дела, Афанасий Яковлевич?

— Точно вы сами не знаете, Александр Андреевич?

— Прокатят? — мигнул глазом Александр Андреевич в ту сторону, где стоял Стрекалов.

— Полагаю.

— На черненьких?

— На самых черненьких!

Оба джентльмена рассмеялись.

— А я его только что уверял от всей души…

— И вам не жаль его? — хихикнул маленький господин.

— Не такое нынче время, батенька. Вы, кажется, тоже не из жалостливых? Однако что же это старый не едет, ведь без него, пожалуй, мы рано и смеемся! — говорил Колосов, беспокойно поглядывая на окно. — Уж не удар ли прихлопнул светлейшего? Вот вовремя бы удружил, нечего сказать. Без десяти двенадцать, сейчас должен быть губернатор…

— Надо, Александр Андреевич, непременно оттянуть выборы до приезда Вяткина, а то ведь наших знаете: пока палки нет — и ладу нет!

— Сам знаю, что надо, да как? Если бы генерал закатил речь на час времени, но на это мало надежды: его превосходительство не речист.

Колосов сдвинул беспокойно брови, подозвал к себе Лампадова и тихо отдал ему приказание:

— Лупите к Вяткину. Моих лошадей возьмите и просите его скорей… немедленно ехать… Если, мол, ваша светлость не приедет, Стрекалова выберут. Так и скажите. Поняли?

— Понял-с!

— С богом… Непременно доставьте сюда князя… Иначе ваш гонорар — фьють!

Колосов снова взглянул на часы. Стрелки были на двенадцати, и в зале появился молодой генерал, на которого обратились все взгляды грязнопольских дам. Колосов пошел к нему навстречу.

— Можно открывать? — спросил генерал.

— Не рано ли, ваше превосходительство?

— У меня на часах ровно двенадцать и, кажется, избирателей довольно! — промолвил генерал, окидывая взглядом собрание.

Все уселись, и генерал подошел к председательскому месту. Колосов беспокойно посматривал на двери, и в лице проглядывало волнение. Генерал стал говорить речь.

Речь была не дурная и, главное, не длинная. Объяснив важность дарованного самоуправления, пожелав успеха «молодому делу» и заявив надежду, что «земство пойдет рука об руку с администрацией, как два родные брата», генерал объявил собрание открытым и вслед за тем сейчас же уехал.

Александр Андреевич занял место председателя, и глаза его поминутно поглядывали на дверь. «Эка старый копается!» — мысленно проговорил Колосов. Рыбаков беспокойно глядел на Колосова и ждал, чем кончится эта история, не без душевного волнения. Прошла еще минута молчания, и лицо Александра Андреевича приняло обычное спокойное выражение. Он снова взглянул на дверь, но уже без волнения, и, окинув взглядом собрание, поднялся и торжественно заговорил:

— Милостивые государи! Прежде чем приступить к такому важному делу, как выборы, от которых, как совершенно справедливо изволил заметить господин начальник губернии, зависит вначале успех самого дела, я позволю себе предложить вам, милостивые государи, по древнему русскому обычаю, отправиться в собор и отслужить молебен,