и придумает, как помочь Фенечке!» — вспомнил Крутовской и хотел было сейчас же бежать к Глебу. «А отчего же не я? Точно без него и обойтись нельзя!.. — начинало грызть самолюбьице. — И зачем я пойду первый… Нет, вздор!» И Крутовской круто свернул с дороги к стрекаловскому дому. «Пусть жена ему напишет, если я ничего не сделаю!» — рассуждал Крутовской. Самолюбие мелкое, пошлое, во второй раз помешало ему протянуть руку приятелю.

Недовольный, раздражительный пришел он домой. Людмила Николаевна встретила его со слезами на глазах и молча подвела к постели ребенка. Ребенок горел и лежал в бреду. Людмила Николаевна не сказала ни слова и только грустно-грустно глядела на мужа. Крутовского взорвал этот молчаливый взгляд, в котором он успел заметить упрек.

— Ну, что ты так смотришь?.. Ну, болен ребенок, доктора надо!..

— Я тебя ждала, Володя…

— Да что я привязан, что ли, к тебе, Люда? Точно я и со двора уйти не смей. Под юбкой, что ли, сидеть должен? — раздражительно крикнул Крутовской.

— Ты меня не понял! — тихо шепнула Людмила Николаевна. — Денег у меня нет!..

— Где же деньги?..

— Вышли все!.. — еще тише говорила жена.

— Ну, что же, ты бы все же могла послать за доктором, после отдадим, а то слезы, вечные слезы. Это что за жизнь! — громко крикнул Крутовской.

— Тише, тише, Володя, — умоляла жена. — Он спит, разбудишь!

— Да что он у нас, герцог, что ли, какой?

— Сын наш!..

— И без тебя знаю, что сын, а я спрашиваю, герцог он, что ли? — кипятился Крутовской, искавший случая на ком-нибудь выместить досаду. Людмила Николаевна тихо плакала.

— Опять? — как-то злобно крикнул Крутовской и выбежал из дому за доктором.

И досада, и тоска, и какая-то беспричинная досада на жену попеременно грызли истерзанное сердце беспокойного, нервного человека.

Крутовской сунулся к лучшему грязнопольскому доктору. Сказали, что спит.

— Разбудить! — чуть не крикнул на лакея Крутовской.

— Не велели… — заикнулся было лакей.

— Будите! — с такой злобой прошипел Крутовской, что лакей не без удивления посмотрел на маленького господина и пошел будить доктора.

— Кто зовет? — спрашивал немец-доктор, высовывая из-под одеяла лысую, солидную и благообразную физиономию в белом колпаке.

— Не знаю-с… Какой-то господин… сердитый…

— И ночью покоя нет! — сквозь сон промычал доктор. — Узнай!..

— Ну что, разбудил? — накинулся Крутовской на лакея, возвратившегося из кабинета.

— Просят узнать вашу фамилию!..

— Господи, что за прохвост! Его зовут, а он фамилию. Скажи: граф Потелицын… — отчеканил Крутовской, улыбаясь своей подвижной физиономией.

— Граф Потелицын! — докладывал лакей снова заснувшему доктору. — Карл Карлыч!.. Проснитесь!..

— А, а… что такое?..

— Вас просят к больному…

— Кто такой?

— Граф Потелицын!..

— Граф Потелицын?.. Странная фамилия. Верно, приезжий?.. Подавай одеваться.

Доктор не спеша оделся и вышел, одетый точно на раут. Платье было новенькое, туго накрахмаленные воротнички, свежести только что выпавшего снега, подпирали его плотную широколобую голову. Он вежливо поклонился и промолвил:

— Я к вашим услугам, граф…

— Едемте!

Они вышли и сели на извозчика.

— Вы давно изволили приехать?.. — осведомлялся доктор у своего спутника.

— Давно… Два года здесь живу…

— Странно… Как это до сих пор я нигде не имел чести вас встречать…

— Не приходилось…

«Эксцентричный граф!» — подумал доктор, благоразумно умолкая.

Приехали. Вошли. «Странный граф!» — думал доктор, оглядывая бедные комнаты. Людмила Николаевна бросилась навстречу и повела доктора к ребенку. Доктор постукал по животу, сперва раз, и покачал головой, потом постукал по спине другой раз и опять покачал головой. Ребенок проснулся. Доктор спросил, как он поживает, но ребенок вместо ответа заорал благим матом. Мать было стала его уговаривать, а доктор снисходительно заметил:

— В первый раз видит доктора, графиня!

Сперва Людмила Николаевна не обратила никакого внимания на то, что ее называли графинею, но затем часто повторяемый титул заставил ее взглянуть на мужа. Крутовской едва удерживался от улыбки.

— Ну, что?..

— Опасности нет никакой, граф… Маленький катар легкий… сетчатый оболочка поврежден… мы пропишем белладон с сироп и два гран хин, и болезнь примет свое течение.

Доктор прописал лекарство и собирался уезжать.

— Будьте спокойны… у ребенка ничего опасного нет. Через два дня будет здоров! — говорил он, раскланиваясь любезнейшим образом.

— Спасибо, доктор, — пожал ему руку Крутовской, — но только деньги я вам пришлю не раньше недели… Теперь нет… И в заключение я должен извиниться, я вовсе не граф…

— А кто же? — не без испуга спросил доктор, ворочая своими телячьими белками.

— Да простой смертный, по фамилии Крутовской.

— Милостивый государь… Сожалею, что такой мистификация…

— И я сожалею, но я знал, что иначе вы бы не поехали. Вас звали к больному, а вы спрашиваете фамилию, ну, я и назвался графом! — улыбнулся Крутовской.

Доктор уехал и до самого дома не мог прийти в себя от изумления. Он разругал лакея без всякой причины и, надевая колпак, с задумчивостью повторял:

— О mein Gott, mein Gott[38], какой нынче молодежь нахальная стал…

И на утро записал этот случай в свою записную тетрадь, озаглавив его «Мистификационный случай».

XXXII

После отъезда доктора Крутовской долго еще смеялся и пошел в аптеку; вернувшись, он подсел к жене и, обнимая ее, сказал:

— Люда, прости меня, голубчик; я черт знает что наговорил… прости!

— Я не сержусь, Володя…

— Не сердись… Просто такая досада давеча была, такое раздражение… извини…

И Крутовской снова нежно и искренно обнял Людмилу Николаевну. Она из любви к мужу удерживала готовые вырваться из груди рыданья и утирала глаза.

— Что тебе доктор говорил?.. Ничего опасного?

— Завтра Лешка будет здоров. Простой легкий грипп, который для важности немец назвал катаром легких…

— Правда? — испуганно допрашивала Людмила Николаевна.

— Успокойся, правда… Правда, моя милая графиня!..

И Крутовской не без смеха рассказал о своей проделке с доктором и об удивлении немца.

— Да вот еще что… да ты что же, Люда?..

Крутовской остановился. Людмила Николаевна истерически рыдала. Ее поражали такие резкие переходы в характере мужа. Легкость, с которою он от тяжкого упрека переходил к ласке и смеху, больно кольнула ее… Давно скрываемое подозрение, что муж ее не очень любит, снова всплыло наружу, и слезы, горькие слезы лились из глаз молодой женщины, облегчая ее горе. Он нежно взял ее руки, гладил их и, словно ребенка, стал успокаивать, называя самыми нежными именами… Она улыбнулась сквозь слезы.

— Любишь ли ты меня, Володя? — с какой-то странной, недоверчивой улыбкой спросила она, робко пряча свое лицо на его груди.

— А то нет?..

— Странный ты какой-то…

— Уже такой, Люда, уродился…

— Знаешь ли что? ведь я тебе не пара! — тихо, совсем тихо