можешь быть спокоен.

– Идея просто превосходная, – продолжил мастер Блэк, все больше вдохновляясь. – Поможешь ей освоиться на первых порах. Если работа у тебя ей не подойдет, всегда сможет устроиться швеей или…

– Мастер Блэк, – тихонько перебила Твила, – я никуда не поеду.

Тот запнулся:

– Что? Как? Не говори глупостей! Разумеется, поедешь. Это идеальный вариант: Гектор позаботится о тебе, подскажет, что и как. Да и я буду уверен, что…

– Не поеду, и все, – упрямо повторила Твила, глядя в пол. Подбородок задрожал, а глаза стали горячими. Выщербленные доски поплыли, как будто она смотрела на них сквозь мокрые крылышки стрекозы, и начали мешаться со стенами, всполохами огня в очаге и самим мастером Блэком. Он теперь был одним черным пятном.

– Я еще не слышал большей глупости! – возмутилось пятно и подскочило к ней. – Ей предлагают жилье в столице, хорошую работу и перспективы, а она нос воротит!

– Я не ворочу, просто…

– Что просто? – Хирург взмахнул руками. – Разве ты не понимаешь, что тут у тебя нет будущего? Хочешь до конца жизни прозябать в Бузинной Пустоши? Я здесь застрял, и с этим, похоже, ничего уже не поделаешь, и поделом мне! Но тебе представился прекрасный шанс уехать, устроить свою жизнь. Как вовремя Гектор решил меня навестить, будто знал! И тебе не придется идти на этот пятничный ужин к баронессе. Ты не понимаешь, как…

– Это вы не понимаете! – крикнула Твила, не выдержав, и подняла на него воспаленные глаза.

Мастер Блэк удивленно умолк, но тут же продолжил наступление:

– Что за детские капризы! Хоть скажи, в чем дело, что не так!

Мастер Хэлси молчал, с любопытством переводя взгляд с него на Твилу и обратно. Потом хмыкнул.

– Эшес, кажется, тебе надо проверить зрение, – заметил он. – А заодно слух. Хотя я бы на твоем месте начал с мозгов.

Но тот только отмахнулся, не сводя с Твилы темных глаз.

– Я с самого начала говорил, что жизнь в Пустоши не для тебя!

– Если подходит вам, то подходит и мне, – возразила она.

– Да будь моя воля, ноги бы моей здесь не было! Сейчас тебе не хочется даже помышлять об отъезде, потому что ты привязалась к дому, Охре, Розе, но, поверь, так будет лучше. Вот увидишь, приехав в столицу, ты и думать забудешь о Пустоши, сама станешь удивляться своему нынешнему упрямству. И не нужно смотреть на меня волком. Я не пытаюсь от тебя избавиться. Я лишь хочу сделать как лучше для тебя – чтобы ты двигалась вперед, но этому не бывать, если останешься. – Он в запале схватил ее за локоть и больно сжал. – Это место пьет соки, душит все хорошее в людях, назвать это жизнью язык не поворачивается. А я хочу, чтобы впереди тебя ждало что-то большее, чтобы на этом личике светилась улыбка и чтобы…

Твила вырвала руку и отпрянула. Из глаз хлынули слезы, которые она не пыталась сдерживать:

– Тогда выньте мне сердце и вырежьте на лице улыбку! Лишь тогда я буду улыбаться вдали от вас!

Мастер растерянно замер, а она развернулась и бросилась прочь из дома. Вылетев за ворота, помчалась вперед, в темноту. Ветер сорвал с плеч и унес шаль, холодный воздух хлестал щеки, а все камни сговорились кидаться ей под ноги. Раз или два она упала, ободрав колени, но тут же вскочила и побежала дальше, размазывая по лицу слезы вперемешку с грязью. Боль в кровоточащих коленях была ничто по сравнению с тем, что творилось внутри. Она душу готова отдать, лишь бы быть рядом, просто рядом с ним, готова жить на чердаке и терпеть вечные придирки Розы! Да что там придирки, она бы до конца дней согласилась работать в прачечной, если б потребовалось! А он так легко готов отказаться от нее, отдать мастеру Хэлси, как какую-нибудь вещь, как отдал бы скальпель… нет, скальпель ему и то дороже! А говорил, что тоже к ней привязался… Лжец! Господи, почему же так больно, так невыносимо больно!

Говорят, что отчаяние накрывает с головой. Так говорят те, кто никогда в жизни не испытывал подлинного глубокого отчаяния: оно сбивает с ног, вышибает дух и раз за разом швыряет об острые камни горечи, раздирая нутро. Твила пыталась вздохнуть и не могла: грудь стиснуло, все внутри горело от слез.

Она добежала до кладбища, распахнула ворота и запетляла между могилами, путаясь в бурьяне и обжигаясь крапивой. Ноги сами вывели ее к склепу леди Мадлен. Она заскочила внутрь и невольно остановилась. Стук собственного сердца вдруг показался слишком громким, слишком суетным для этого места. Здесь все дышало холодом и покоем. Воздух был вязок и пуст, как кусок вечности. Разительный контраст подействовал и на нее: успокаивающий холодок начал пробираться внутрь.

Твила подошла к саркофагу, с которого на нее укоряюще взирали фавны с отбитыми носами и нимфы, плетущие венки из водяных роз, и, уперевшись изо всех сил, сдвинула крышку. Хозяйка гробницы лежала внутри, как и в прошлый раз.

– Простите, что побеспокоила, леди Мадлен… – Твила подождала, но ответа так и не последовало. – Вы не возражаете, если я немножко тут побуду? Вернуться домой я пока не могу… да и нет у меня дома. Ничего у меня нет… ничего и никого.

Тишина обступала со всех сторон, а от стен и пола исходил пронизывающий холод. Она чувствовала его даже через башмаки. Изо рта вырывались легкие облачка пара. Твила поежилась, обхватила себя руками и еще раз окинула взглядом лежащую.

– Надеюсь, вы не против, если я заночую здесь?

Не дожидаясь ответа, она залезла внутрь. Примостившись рядышком с леди Мадлен, как могла, задвинула крышку – получилось только наполовину. Тут было гораздо теплее – то ли от пыли, устилавшей внутренность саркофага вторым слоем обивки, то ли от пышного платья леди Мадлен, служившего покрывалом (но едва ли от нее самой). Правда, лежать на атласе было немножко скользко и непривычно.

Слезы уже высохли и теперь лишь слегка пощипывали щеки. Решив, что все равно не заснет, Твила начала перебирать в памяти события сегодняшнего вечера. Однако очень скоро мысли стали путаться, а эпизоды отказывались выстраиваться в правильном порядке. Уже засыпая, она почувствовала, как позади кто-то шевельнулся, а потом костлявая рука мягко приобняла ее за плечи, утешая.

Глава 20. О хлопотах, приятных и не очень

Охра притворила ворота и двинулась вверх по проселочной дороге. За плечами у нее покачивалась одна лишь веревочная котомка – та самая, с которой она пришла