Шрифт:
Закладка:
Еще находясь под арестом, Ломоносов написал учебник “Краткое руководство к риторике”. По выходе на свободу он немедля представил его академии.
Шумахер отдал работу Ломоносова на рецензию Миллеру. Последний отнюдь не был специалистом-филологом или оратором. К тому же у Ломоносова были основания считать его своим недругом. Отношения между Шумахером и профессором истории тоже начали портиться. Очевидно, что, поручая Миллеру оценку ломоносовской рукописи, хитроумный господин советник “подставлял” его: положительный отзыв означал бы несправедливость характеристики, данной Ломоносову в профессорских жалобах, отрицательный воспринимался бы как проявление пристрастности.
Миллер сумел найти золотую середину. Он заметил, что труду Ломоносова “нельзя отказать в похвальном отзыве ввиду старательности автора, проявленной им в выборе и переводе на русский язык риторических правил древних, однако краткость руководства может вызвать подозрение, что в нем опущено многое, обычно включаемое в курсы риторики…”. Историк предложил написать книгу не по-русски, а по-латыни (с русским переводом) и “дополнить ее, применяясь к вкусу нашего времени, материалом из современных риторов”. Такая книга могла бы служить учебником для академической гимназии. “Ведь если пренебречь этой целью и напечатать книгу для людей, занимающихся риторикой вне Академии, то едва ли можно надеяться на достаточное количество покупателей…”
То есть, с одной стороны, работа Ломоносова браковалась, с другой – ему предлагалось создать ее расширенный вариант, который мог бы стать не просто еще одной книжкой, валяющейся в академической лавке, а учебником для гимназии. Ведь об этом, казалось бы, адъюнкт-бунтарь и хлопотал – об “обучении российского юношества”!
Профессора согласились с выводами Миллера. Согласился с ними, по крайней мере внешне, и Ломоносов. Не ко времени было опять вступать в спор с Профессорским собранием.
Два года спустя, в 1747 году, он представил новый вариант своей книги. Теперь это был первый том большого труда “Краткое руководство к красноречию”, содержащий учение о риторике и снабженный посвящением цесаревичу Петру Федоровичу. Почему именно ему? Престолонаследник был более чем равнодушен к риторике и вообще к гуманитарным наукам: он увлекался математикой, игрой на скрипке и военными экзерцициями. Возможно, Ломоносов хотел представить свою работу при дворе через Штелина?
Как и первая работа, “Краткое руководство…” было написано только по-русски. Ломоносов резонно считал, что в еще одном латинском учебнике красноречия нет надобности. Вся соль заключалась в разработке русской терминологии и в создании на русском языке примеров “правильного” стиля.
На взгляд человека последних полутора веков, риторика и поэзия – две разные и даже враждебные стихии. Для людей XVIII века все выглядело иначе. Риторика, наука о словесном витийстве, равно лежит в основе “оратории” и поэзии: это было аксиомой и для Ломоносова, и для его европейских предшественников и современников.
Именно “оратории” и поэзии собирался Ломоносов посвятить две следующие книги своего фундаментального учебного труда и уже начал было работу над ними в 1750-е годы, но так и не нашел времени, чтобы дописать. Публичные речи Ломоносова построены во многом по тем же законам, что и его стихи; иногда в них совпадают даже отдельные образы. “Лирический беспорядок” ломоносовских од не должен вводить в заблуждение. Опытный поэт-ритор твердой рукой проводит нить своей мысли через лабиринт “прыгающих” описаний и развернутых, переходящих одна в другую метафор. Образы, фигуры речи – все так же может быть растолковано “по науке”, так же подчиняется правилам, как стихосложение.
А “в сей науке предлагаются правила трех родов. Первые показывают, как изобретать оное, что о предложенной материи говорить должно; другие учат, как изобретенное украшать; третьи наставляют, как оное располагать надлежит…”. Сегодня это может показаться скучноватой схоластикой, и современному человеку трудно понять, почему, когда в июне 1748 года “Краткое руководство…” вышло в свет[78], эта книга стала бестселлером: до конца жизни Ломоносова она переиздавалась еще три раза, и общий тираж ее составил 4 тысячи 200 экземпляров – цифра по тем временам огромная. Больших денег она, однако, автору не принесла: в качестве гонорара Ломоносов получил с первого издания 50 экземпляров своей книги. Книжных магазинов, кроме университетской лавки, почти не было, и потому возможностей продавать эти экземпляры у Ломоносова было немного.
Сегодня самое интересное в ломоносовской “Риторике” – его философские рассуждения о природе слов и стоящих за ними понятий. “…Не рассуждаем здесь, как еврейские учители, которые в книге, Зоар[79] называемой, словам без всякого основания приписывают некую потаенную силу, от звезд происходящую и действующую в земных существах…” По всей вероятности, о каббалистических учениях, которые здесь имеются в виду, Ломоносов знал лишь понаслышке (в Германии он мог общаться с адептами так называемой “христианской Каббалы”, которых было немало среди лейбницианцев). Но дальше речь идет о спорах средневековых философских школ – номиналистов и реалистов (Ломоносов называет их “именники” и “вещественники”), которые были ему ближе. Рационалист, сын “века разума”, естествоиспытатель-экспериментатор, Ломоносов склонялся к точке зрения номиналистов, полагая, что идеи – лишь отражение эмпирических явлений. “От идей, подлинные вещи или действия изображающих” происходят слова.
В основе всякого рассуждения лежит заданная тема. “Простые идеи, из которых она состоит, называются терминами. Например, тема – «неусыпный труд препятства преодолевает» имеет в себе четыре термина: неусыпность, труд, препятства и преодоление”. От терминов происходят “первые идеи”, а от них “вторичные”. Например, термину “неусыпность” соответствуют такие первые идеи, как “надежда”, “послушание”, “богатство”, “честь”, “утро”, “день”, “ночь”, “леность”, “гульба”, “сила”. Первая идея “вечер” порождает вторичные идеи – “темнота, холод, роса, звери, из нор выходящие”. Другими словами, речь идет попросту о поэтических ассоциациях, причем достаточно смелых и неожиданных.
Правда, Ломоносов оговаривается, что лучшие сочинители обладают особого рода “душевным дарованием” – “силой совоображения”, способностью “с одной вещью, в уме представленной, купно воображать и другие, с ней сопряженные, например: когда, представив корабль, с ним воображаем купно и море…”. Но природное дарование “не всегда и не во всяком случае надежно”, а потому необходимы правила.
В сущности, Ломоносов написал пособие, благодаря которому человек, не обладающий исключительными дарованиями, может попытаться стать писателем. Такие книги пользовались успехом в любые времена.
Формально следуя рекомендациям Миллера, Ломоносов включил в книгу примеры из двух современных ораторов, причем не самых крупных – француза Флешье и немца Мосгейма. Из русских риторов, церковных и светских, – ни одного примера, даже из Прокоповича. В качестве примеров поэтической риторики служат стихи самого Ломоносова и античных классиков – Горация, Сафо, Вергилия, Цицерона, Гомера. Большие фрагменты “Илиады” и “Одиссеи”, специально переведенные Ломоносовым для “Краткого руководства…”, открывают историю стихотворных переводов Гомера в России.
Для этой же книги Ломоносов перевел одну из од Анакреона (об этом – чуть ниже) и “Памятник” Горация. Если его преемники на этом пути, Державин и Пушкин, использовали горацианскую форму, чтобы предъявить свои заслуги и заявить свои права на бессмертие, Ломоносов просто перевел римского лирика, вступая (как и в случае анакреонтики) в соревнование с покойным Кантемиром, чьи великолепные в своем роде переводы из Горация через три года после его смерти все еще лежали неизданными. Автор “Краткого руководства…” не отступал от оригинала. Но он не мог не отождествлять себя мысленно с тем, кому:
…Беззнатный род препятством не был,Чтоб внесть в Италию стихи эольскиИ первому звенеть Алцейской лирой.Другая фундаментальная работа, “Российская грамматика”, относится уже к следующему десятилетию. Здесь у Ломоносова не было предшественников, и огромную подготовительную работу пришлось проделывать самому. Лишь в 1754 году Ломоносов, активно побуждаемый к тому Шуваловым, готов был взяться за перо. 20 сентября следующего года он “поднес” свою завершенную рукопись годовалому Павлу Петровичу. На следующий день в академию поступило распоряжение графа Разумовского о печатании книги. Подготовка рукописи к печати шла, однако, медленно, поскольку Ломоносов без конца вносил исправления в уже беловой текст. Лишь в январе 1757 года книга вышла в свет.
Ломоносов очень заботился об этом издании. Он лично давал указания касательно оформления
