Шрифт:
Закладка:
– Ты дурак? Или тебя сегодня сильно приложили головой? – Я закатываю глаза, сложив руки на груди. Я немного смущаюсь проявлять заботу, будь то к семье, к незнакомцам, и уж тем более к Грегори. Исключение – лошади. – Ты пойдешь со мной. В дом завести не могу, но на сеновал – без проблем. Боюсь, если отец увидит рыжие волосы на нашей земле ночью, а уж тем более дома, будет стрелять на поражение. Без разбора. Дай угадаю, ты еще и есть хочешь, да?
– Так сильно, что готов ловить куропаток. – Понизив голос, он делает шаг мне навстречу. – Я бродил все это время по полям, по вашей долине и смотрел, смотрел, смотрел. Но, самое ужасное, я думал. Все здесь лучше сжечь, чем отдавать моей семье. А потом я вспомнил, что их не интересуют ваши красоты. Их интересует золото и ничего более.
– Да… Золото. – Я медлю. – Честно говоря, мой отец тоже одержим идеей золота. Мы по заветам Лопеса часто едем вымывать его из ручья на границе ранчо. Тяжелая и, как оказалось, благодарная работа. Патриции повезло…
– Повезло ли, Франческо?
На этот вопрос я решаю не отвечать, зато вспоминаю еще кое-что важное.
– То есть ты вел меня сюда, весь побитый и разбитый, почти час, чтобы усомниться в Рее, во мне, в себе и облить помоями свою семью? Почему нельзя было заняться этими глупостями на сеновале? С куском пирога и кувшином молока? Я просто не понимаю! – Фыркнув, я указываю в сторону поместья. – Нам же возвращаться целую вечность!
– Я переживал! Думал, если ты обвинишь меня во всех несчастиях, я не сдержусь и разрыдаюсь! А мне еще дорого мое мужское достоинство! – Грегори широко улыбается, говоря это. – Я же привязался к тебе, знаешь?
– Ой, иди ты куда подальше со своими сантиментами! – Я машу на него рукой, разворачиваюсь, чтобы он не увидел мою улыбку и иду к дому. – Надо было брать Рея…
– Не хочешь меня понести? – летит в спину.
– Нет!
Но почему-то я продолжаю улыбаться во весь рот.
Интерлюдия 2
Мальчик на берегу океана
Атлантический океан всегда будет ассоциироваться для Грегори с лучшими воспоминаниями. Соленый запах морской воды, водоросли, которые то и дело выбрасывало на берег, яркое солнце в июле прочно засели в его сердце. Первый штат, где они задержались на год. Нигде до этого их семья не оставалась дольше, чем на несколько месяцев. Восьмилетний Грегори даже успел обзавестись парочкой знакомых мальчишек, с которыми втайне надеялся подружиться. Ему уже надоело целыми днями бродить по пляжу в одиночестве и тыкать палкой в выброшенных медуз и рыб.
Сейчас же, в октябре, на него накатывала тоска. Грегори мог подолгу всматриваться в горизонт, на темно-синий океан, который окрашивался закатом в розовый цвет через призму тяжелых серых облаков. Птицы летели против слабого ветра, кричали и бросались камнем в воду.
Они жили на отшибе. Неудивительно. Они практически всегда живут или в заброшенных домах, или где-то на окраине. Бостон был красив, а еще – вдохновлял историей. Именно здесь началась Американская революция.
Независимость… ее желал и Грегори. Несмотря на скверную репутацию, никто не приходил к отцу выяснять отношения с помощью кулаков. Всего пара стычек за год. Для их семьи – редкость, но сегодня… сегодня, кажется, опять?
Грегори задавал время от времени вопросы маме, но та лишь печально улыбалась и отводила взгляд. И как она ни старалась скрыть грусть – не могла. Грегори видел всю бурю ее переживаний. Кажется, только им двоим в семье и не нравилась постоянная дорога, вечная смена мест. Другие братья Грегори хорохорились и лезли в драку, особенно Морган – старший. Именно поэтому домой возвращаться не хотелось. И домой ли?
Ночь, не жалея солнца, топила его в океане, Грегори, не жалея себя, мерз под холодным ветром. Он не знал, когда же уйдут чужаки – если так можно называть горожан. Нарываться на разборки, а уж тем более участвовать в них нет никакого желания. А выслушать за свою трусость все же придется. Он всегда слушал. Слушал и молчал. Спорить – путь к бо`льшим страданиям. Все его естество желало кричать громче хора голосов братьев и отца, но его реальностью оставались плотно сжатые губы и поникшая голова. У него такие же рыжие волосы, бледная кожа и светлые глаза, однако характерами она разительно отличались. Только ему солнце подарило россыпь веснушек, чтобы никто не путал его с другими Ридами.
Палка, которой Грегори изучал местную живность, выпала из его рук и стукнулась о камень. Он распахнул глаза, понимая, что наступила ночь. Сегодня звезд не видно из-за навеса облаков. Обычно на берегу их больше, чем в городе. Грегори знал – вещи, сокрытые от глаз, не перестают существовать. С такой верой и надеждой он относился и к порядочности своей семьи.
Ветер сегодня решил всех разогнать, поэтому Грегори направился домой, скрестив руки на груди и вжав голову в плечи. Идти недалеко. Каких-то пять минут, и он вновь окажется дома. Песок набился в ботинки, в уши надуло, рубашка отсырела от долгой прогулки. Еще не хватало нарваться на каких-нибудь ночных диких животных.
Показавшийся вдали дом с одним горящим окном не вызвал в нем радостных чувств. Грегори превратился в мотылька, что летел на тусклый свет керосиновой лампы. Разница между ними незначительна: оба, вероятно, обожгут крылья.
На мгновение он остановился. При виде дома – на три комнаты, с тонкой полосой дыма из трубы, разрушенным каменным крыльцом и пошарпанными оконными рамами – Грегори вдруг почувствовал с ним солидарность. Керосиновая лампа – что его душа. Не светит ярко, но не гаснет. Он знал, даже такое слабое пламя способно изменить многое.
– Грегори?
Его позвали – так ему показалось. Ибо скрип двери мог заглушить и оклик, и его мысли. Днем все было нормально.
В комнате, которая служила и столовой, и кухней, сидела матушка. В тусклом свете лампы разглядеть ее было практически невозможно, весь ее силуэт дышал магией и тайной. Матушка любила платья с пышными юбками – они напоминали ей о годах, когда она еще значилась одной из дочерей уважаемого, но беднейшего арендатора. Мнимые аристократы, задиравшие носы к небесам. Карманы
