Семейные разборки затянулись на четыре часа, и в них отец так и не узнал про золото. Каким-то образом никто из нас не проболтался, а Патриция только плакала, сколько бы отец ни допытывал ее о мерзавце Колтоне. Я видел, как часто он закрывал глаза и отворачивался к окну. Так он делал, когда вспоминал о матушке. Только она понимала девичье сердце Патриции. В итоге отец разогнал нас всех спать и назначил семейный совет на полдень завтрашнего дня, отменив всю работу. Даже рабы получили выходной. Но я-то знаю, никто глаз до рассвета не сомкнет.

Я встревожился, когда не нашел Грегори на сеновале или поблизости. И вот я жду его, жду в полном одиночестве, а отвратительные мысли вцепились в меня когтями с новой силой. Да где же Грегори? Я уже готов идти за револьвером, а затем к Ридам: что, если они…

– Что с лицом, Франческо? – разносится в ночи знакомый голос.

Голову мне поднимать отчего-то страшно. Какой там ответ я заготовил?

– А то ты не понимаешь! – щетинюсь я и все же вскидываюсь. Впрочем, почти сразу приходится умерить пыл. Грегори выглядит потрепанным, уставшим и потерянным. – Что с тобой случилось? Тебе досталось? Опять…

– Нет, – качает головой он. – Пройдемся?

– Конечно.

Грегори, кажется, не прочь уснуть на ближайшие сто лет. Таким замученным я его никогда не видел. Я то и дело посматриваю на него, пока мы бредем к хлопковому полю. Я просто не знаю, о чем заговаривать.

Он тоже молчит. А ведь Грегори редко молчит. Прежде его праздная болтовня меня страшно раздражала, но сейчас я с нетерпением жду какой-нибудь глупости. Мне уже кажется, что мы вообще уйдем непонятно куда, но тут он резко сворачивает – и шагает в один из рядов хлопка. И вновь вокруг нас смыкается тишина. Мы идем дальше. Сколько в ногах Грегори сил? Он как перекати-поле, неприкаянный.

Наконец он снова останавливается – буквально в паре шагов от меня – и вытаскивает руки из карманов. Проводит ладонью по коробочкам хлопка, потом по своей шее – и тянется к луне, такой яркой и ослепительной сегодня.

– Как прошел разговор с семьей? С Патрицией все хорошо? – Он шепчет, но я отчетливо слышу каждое слово.

– Нет, не хорошо. Она плачет. Просто без конца плачет. Джейден дважды порывался взять ружье. – Я улыбаюсь. – Ты где был все время? Я думал, что приду на сеновал позже тебя.

– Я ходил по ранчо и думал. – Он запускает пальцы в свои волосы, сжимает их. – Как же я устал думать, Франческо! – От этого отчаянного вскрика даже птицы взмывают с земли. Теперь понятно, почему мы ушли так далеко.

Он разворачивается ко мне, и в его глазах стоят слезы. Эта горестная тьма стала сгущаться еще там, в салуне, когда солнце перестало касаться лица Грегори.

– В день, когда я познакомился с тобой, мне стоило сразу пойти домой и соврать, что никакого золота здесь нет. Что вы искали его и не нашли. Тогда, возможно, мой отец плюнул на затею, и мы вновь бы поехали по стране в поисках легкой наживы… Мне стоило соврать! – Первые слезы бегут из его глаз. Хотел грозу, Франческо? Гром – слова, слезы – дождь. – Какой же я трус и слабак… И теперь ты и твоя семья попались в силок моего отца. Все, что ты так сильно любишь, Франческо, под угрозой из-за меня! Я виновен! Я виновен! Я…

– Мы этого никогда не узнаем, – отрезаю я.

– Но…

– Никаких но, Грегори. – Я должен развеять эту грозу. Ведь кое о чем Грегори будто забыл. – Неужели ты думаешь, что я и Рей можем проиграть никчемным лошадям твоего отца? – Он открывает рот, не зная, как крыть эту карту. – Рей может дать фору вашим клячам в полминуты и все равно придет первым. Пойми же ты! – Я улыбаюсь. – Нет коня лучше, чем мой дьявол! Тебе не стоит бояться за нас и за наше ранчо. Да, вышло с этим спором паршиво, но, черт возьми, Грегори, я – дитя своей земли! Черт с ним, с силком, я хочу проверить твоего отца на прочность. – Я делаю к Грегори шаг. – А тебе я хочу задать всего один вопрос.

– Франческо…

– Когда я давал тебе повод сомневаться во мне и моем коне? – упрямо перебиваю его.

– Никогда, – шепчет Грегори. – Никогда. Честно говоря, Рей пугает меня до сих пор. Он правда дьявол, все не может насытиться бегом и волей. Рей и без тебя в седле сможет выиграть эти скачки. Тут ты прав. Коня лучше не сыщешь. Но как же золото? Франческо? Что же будет с вашим ранчо?

– Вот здесь сложнее. – Я качаю головой. Так далеко я не заглядывал. – Золото в нашем случае – кошмар наяву. Все зависит от того, насколько много его здесь. Надо это, кстати, проверить. Может, Патриция нашла все, что есть на целом ранчо и мы трясемся зря.

– Ты… – Грегори запинается, – да откуда у тебя такая безмятежность и безрассудство? Ты пошел драться за Патрицию к моим братьям, а их было больше. – Он смущенно улыбается. – Ты мог хромать до конца всей жизни, если бы я не опустил стул на спину брату.

– Я пошел драться не только за Патрицию. – Я облизываю губы: на хлопковом поле всегда суховей. – Гордость Дикого Запада, помнишь? – Я взглядом обвожу бескрайние поля, лес вдалеке, небо и останавливаюсь на Грегори.

– А я получил по хребту не только за твою сестру, Франческо. – Он усмехается. – Прости, что так упал духом. Я просто уже разрушил одну жизнь и не хочу сделать подобное еще с одним человеком.

– Когда ты успеваешь рушить чужие жизни, Грегори? – Невольно я смеюсь. – Пока я доедаю завтрак? – Но его лицо все еще мрачное, это тревожит. – Что? Я думал, мы уже все решили. Кому ты успел разрушить жизнь?

– Себе, Франческо. Себе.

– Грегори, ты не…

– Могу. Я могу так говорить. Особенно если процитировать моих родных. – Он качает головой и проводит рукой по лицу. – Ты понимаешь, что я уже никогда не вернусь к ним? И знаешь, в чем настоящая причина? – Его палец накручивает рыжую прядь. – Они гниль.

– Твои волосы… Они не гниль.

– Конечно, нет. – Он заливается смехом. – Они хороши. Лучше, чем у братьев. Нет. Я говорю про суть нашей семьи: воры, мошенники, лжецы. Я бы состриг эти волосы, но понимаю: пока я слышу храп своих братьев в соседней комнате, ничто не сведет клейма Ридов