— Шеф сказал, чтобы никому…

Раздался короткий смешок.

— Так она глухонемая, кому она расскажет?

— И то верно…

У меня не было ни сил, ни желания поворачиваться к этим голосам. Я сидел, тупо уставившись в земляной, черный от кровавых потеков, пол. Значит, я проспал всю ночь. Вырубился от усталости. Думал, что не сплю, но эти сны на грани реальности убаюкали меня… и теперь я был на себя зол.

НЕ СПИ, ВОКРУГ ЗМЕИ, — зажглась в мозгу новая фраза, и я лишь злорадно качнул головой.

Я мог сбежать и проспал. И теперь мне предстояло… я понятия не имел, как выкручиваться из возникшей ситуации.

За спиной хлопнула еще одна дверца.

— Леонтьевна, он буйный, белочка к нему приходила, пришлось привязать и запереть, чтобы на себя руки не наложил. Нажрался вчера. Почисти его немного, чтобы на человека был похож. Вот, держи рубль.

Я услышал сдавленное мычание, по интонации которого совершенно ничего нельзя было разобрать. Ну и что, если я ей подмигну. Ну и что, если закричу, что меня похитили и пытают. Даже, если она поймет (что вряд ли), то что она сможет сделать? И… даже если сможет, даже если пойдет в милицию, что тогда меня ждет? Человек без документов, откуда я взялся, объяснить не смогу. Да, скорее всего, если я не буду распространяться о своих похождениях, то после непродолжительной проверки меня, скорее всего, отпустят, и даже сделают новые документы, я могу притвориться, что потерял память, но…

Этот проклятый Шелест никуда не денется. Теперь он от меня не отстанет, пока не увидит результата или не поймет, что я его обманул. Конечно, можно было подивиться наивности людей прошлого — вроде бы, человек уже в возрасте, авторитетный, руководит крупным предприятием и одновременно верит в сказки. Впрочем, моя участь от этого не становилась легче.

Я вздохнул и одновременно услышал вздох прямо за спиной. Я не видел самой женщины, но слышал, как она дышит — тяжко, со свистом, словно у нее была астма. Моей спины что-то коснулось, я инстинктивно дернулся, но тут же понял, что вреда она мне не причинит.

И правда… по спине и плечам прошлась щетка, потом она отряхнула от пыли рукава и, наконец, ей пришлось выйти вперед.

В контровом свете я смог увидеть только длинное темно-синее платье почти до щиколоток и руки, сжимающие приличного размера щетку.

«Может быть, этой щеткой чистят свиней перед тем, как их зарежут…» — пронеслось у меня в голове.

Я не помнил, чтобы на рынке резали свиней, хотя несколько раз с матерью был в мясном отделе — он казался мне ужасным, страшным и такими же чудовищами представлялись продавцы в белых, похожих на докторские, халатах. Сквозь их растянутые фальшивыми улыбками рты блестели золотые зубы, с железных рам над прилавками свисали огромные свиные туши, а по их желтоватым ребрам ползали мухи.

Я вспомнил это так ясно, что невольно зажмурился. Видимо, Леонтьевна заметила мою реакцию, наклонилась и потрепала меня по шее.

— М…м…ммм… — промычала она негромко, и в этом мычании я услышал нотки сочувствия. Утешая, она гладила меня по загривку и от нахлынувших чувств, на глаза навернулись слезы, а в горле встал ком.

Потому что…

…я вдруг вспомнил кое-что еще, а именно — маленькую женщину, пробиравшуюся с тряпкой внутри этих прилавков, там, где стояли страшные мужики в своих заляпанных кровью халатах, а она — бесстрашная, расталкивала их, орудовала веником, тряпкой, сгребала мусор в ведро и… что-то мычала.

Я еще спросил у мамы:

— Мам, а что говорит эта тетя? — я приподнялся на цыпочки, чтобы показать на нырнувшую куда-то вглубь женщину.

— Антон! — одернула меня мама, — ну-ка перестань. Тихо! — она наклонилась ко мне и прошептала: — Эта тетя — уборщица, она не может говорить.

Я помню ужас, который парализовал меня тогда. Как так? Как не может говорить? А как тогда она сообщает всем, что ей нужно? Как она живет в этом мире без слов, используя лишь это нечленораздельное мычание? Все эти вопросы мигом пронеслись в моей голове, но задать их матери я не решился. Когда мы выходили из мясного отдела, я еще раз обернулся и увидел кончик швабры и ее худые плечи в темно-синем халате, мелькающие в самом центре этого страшного места.

— Значит, это были вы… — прошептал я.

— М…м… — послышалось в ответ.

Она снова зашла мне за спину, ее пальцы коснулись моей шеи, по телу пронеслась волна электрического тока, и я едва не подскочил, и только связанные сзади руки (которые, слава богу, сняли с крюка), удержали меня от рывка к приоткрытой двери.

— Леонтьева, хорош драить! Он чистый уже!

— Да она глухая, забыл, что ли? Иди ткни ее!

— Сам иди, я ее боюсь, говорили, что она ведьма какая-то.

— Ну ты и дебил…

— Карася помнишь? У шефа водителем работал?

— Два года назад? Я только пришел. Никогда его не видел.

— А-а, ну вот. Она написала ему, что он с обрыва на машине в реку упадет и умрет. Карась, как сейчас помню, от смеха чуть не подавился. Какой тут у нас обрыв? В результате однажды утром, когда он ехал, перед его тачкой дорога провалилась и он туда рухнул целиком. Выбраться не смог, яма узкой очень была — машину мгновенно затопило.

— Откуда ты знаешь, что она ему что-то писала? Веришь в слухи всякие, которые бабки возле подъездов плодят.

Гнетущее молчание длилось секунд десять. Я напряженно вслушивался в низкий гул холодильников, боясь пропустить хоть слово из их неторопливой беседы. Они разговаривали где-то за спиной, там был еще один выход. С той стороны тянуло сигаретным дымом.

— Я сам был свидетелем, — наконец ответил второй. — Она подошла к нему вечером, постучала в окошко «Волги», Карась открыл, а она подала ему записку.

— Записку?

— Ну да, она со всеми так общается, записками. Говорить же может, вот и пишет. Только есть одна странность в ее записках. Карась потом мне показал ее, я сразу заметил, что это