Однако, я видел, как загорелись его глаза и заиграли желваки. Он едва смог заставить себя усидеть на стуле.

— Шеф… это ведь на самом деле такой завод, что… они могли…

— Заткнись, — коротко приказал Шелест. — Когда следующий матч?

— Девятого вроде… а нет, восьмого. «Динамо Тбилиси» играет с «Днепром», — ответил мясник. — Там одна игра всего будет.

— Пятница… — Шелест не смог дольше сидеть, вскочил со стула и принялся ходить туда-сюда. — Сегодня посидишь здесь, завтра мы отвезем тебя на завод, принесешь результат. Если все получится, деньги и жизнь твои. Если нет — пеняй на себя.

— Шеф, а если он в ментовку стукнет?

Шелест разразился мерзким трескучим смехом.

— Азартные игры, кража военных секретов, шпионаж… это вышка. У нас есть куча свидетелей, что он организовал подпольные ставки и менял доллары.

Мясник, прислонившись к огромной туше свиньи, затрясся в беззвучном смехе.

— Ну что, ты согласен? — спросил Шелест, тяжело опустившись на стул.

Деваться было некуда.

Я обреченно кивнул.

— Согласен.

Шелест потер руки.

— Купи ему завтра свежий «Советский Спорт» и довези до работы.

Потом он поднялся, подошел ко мне ближе и тихо прошептал:

— Если обманешь, я тебя лично через мясорубку пропущу.

Через минуту дверь бойни захлопнулась, и я остался один в полной тишине.

Глава 18

Разные мысли вертелись у меня в голове, когда старый «Жигуль», подпрыгивая на кочках, несся неведомо куда. Сначала я подумал, что это какая-то ошибка. Просто не могли в восемьдесят первом году советского человека взять и запихнуть в автомобиль, словно это какой-то бандитский сериал.

Потом я подумал, что Антон все же выследил меня и подговорив каким-то образом местных бичей пытается от меня чего-то добиться. Скорее всего, он хочет узнать, куда я спрятал часы. А может быть, что-то еще…

Услышав про деньги, я догадался, что ноги растут из моего вчерашнего выигрыша, будь он неладен. И зачем я только согласился играть? Почему помнил результат только этого матча, хотя футбол любил и смотрел потом его запойно… Может быть, дело в отце, который пропал на утро следующего дня?

Но если бы я не подошел к той гоп-компании у пивбара, Леший не одолжил бы мне денег на игру и не пригласил к себе домой. Все развивалось так, будто кто-то заранее расписал всю партию как по нотам. И все же… я чувствовал, что даже если ноты и существуют, исполнение партии зависит только от пианиста.

А если пианиста, то есть меня, не будет, то партию попросту будет некому играть. А значит… все пойдет так, как хочет тот, другой Антон.

Я зажмурился. Потом понял, что мои похитители были дилетантами и вряд ли смотрели «Улицы разбитых фонарей» — иначе они подвесили бы меня на крюк целиком. Эти же были гуманистами и подставили под пятую точку деревянный ящик. Таким образом, худо-бедно я не мучился, хотя связанные и подтянутые к крюку руки за спиной не добавляли удобства.

Жажду удалось победить представив, что я съел лимон целиком — однако подобное самовнушение, я прекрасно знал это по опыту, работало недолго.

Снаружи доносился какой-то неопределенный гул. Поначалу я воспринимал его как довольно удаленное шоссе, по которому плотным потоком едут автомобили, но потом вдруг понял, что в 1981 году никакого плотного потока быть не могло. Скорее всего, шум издавали холодильные установки, и я вполне мог находиться на городском рынке — это несколько облегчало положение.

Запах вокруг стоял невыносимый — сладковатый, удушливый, впитывающийся в каждую клеточку тела и постепенно от жары, усталости и жажды я начал проваливаться в подобие сна. Полноценно уснуть мешали руки за спиной. В те мгновения, когда мое сознание темнело, я видел фигуру отца — он укоризненно смотрел на меня и каждый раз, когда он, казалось, вот-вот что-то скажет, я всплывал в реальность, мутным взглядом окидывал мрачное помещение с висящими тушами и вновь уплывал обратно в небытие.

Так продолжалось бессчетное количество раз, мне кровь из носу нужно было услышать, что он скажет и я нырял обратно с упорством обреченного дельфина.

Только все без толку. Отец не произнес ни слова и когда над ухом кто-то рявкнул: «Вставай! Разлегся тут!!!», я дернулся, хмурое лицо отца сдуло повеявшим свежим воздухом, руки в суставах хрустнули, и я замычал или застонал — от боли, совершенно не понимая, что происходит и где я нахожусь, и, главное, почему все так болит.

Я продрал глаза, но увидел лишь перевернутые под девяносто градусов ноги в темных спортивных штанах и кедах «Два мяча». Сознание, то есть мысль доходило до меня так долго, что я даже не смог по-настоящему разозлиться, почему я ничего не понимаю и что это за ноги перед моим лицом. А еще почему мне очень холодно, если час назад я сидела в своем кресле и листал старый школьный фотоальбом? Что могло случиться за это время…

И вот тут… когда я подумал об этом альбоме, то вспомнил, что спустился по ступеням и побежал через дорогу к дому напротив, где жил мой друг Петр Чайковский… дверь открыла странная женщина… и… все закрутилось…

И теперь я… в тысяча девятьсот восемьдесят первом году… эта мысль зажглась в моем мозгу словно неоновая реклама на билборде:

ПАРЕНЬ, ТЫ В ПОЛНОМ ДЕРЬМЕ

Но и этого моему мучителю, кем бы он ни был, было недостаточно. За следующую секунду я вспомнил ВСЕ, что со мной случилось, включая выигрыш на спортивных ставках у местного пивбара, странную ночь в квартире Лешего, встречу с отцом, у которого я выхватил дипломат, потом завод и… Диана…

— Господи… — простонал я. — Где я…

Рядом с лицом что-то плюхнулось. Сфокусировавшись, я увидел крупные печатные буквы черного цвета «Советский Спорт».

Чьи-то сильные руки приподняли меня и усадили на деревянный ящик.

— Грязный, как свинья… — пробурчал кто-то за спиной. — Отряхни его немного.

— Я? Что я, нанялся? Сам отряхай или вон, Леонтьевну попроси, пусть его